Вернулся он вовремя — монастырские повозки уже втягивались в переулок, и Педро понял, что их путь лежит прямо на север, в горы. Туда вело две дороги: вдоль Сегре и на Андорру. Поскольку в открытую следовать за монастырскими повозками было неразумно, надо было немедленно решить, какую из них следует выбрать. Юноша рассудил, что такие развалюхи не рискнут ехать горными перевалами, и быстро погнал коня к реке. Только теперь, когда мысли его наконец оказались свободными, он смог полностью отдаться своим размышлениям и переживаниям. Клаудиа здесь! Клаудиа — в одеянии королевской салески! Из-за плотно охватывавшего ее голову апостольника он даже не успел толком разглядеть, как она сейчас выглядит, и если бы не этот обморок, если бы не эти глаза… Педро даже вздрогнул от сознания того, что мог не заметить, не узнать Клаудилью, о которой почему-то даже не вспоминал в этот день. И пораженный этой мыслью, он инстинктивно сильней сдавил шенкелями бока жеребца. Тот обиженно всхрапнул, и юноша, знавший, что если ты хочешь надеяться на коня, как на самого себя, надо и относиться к нему так же, ласково потрепал горячую шею.
— Прости, ниньо[58], я неправ.
Значит, она не в подвалах, а в обители… Но какой волей — своей или чужой? Педро вспомнил живую девочку на лугах Мурнеты и суеверно дотронулся до заветной косыночки на шее. Нет, какая из нее монахиня! Неужели они силой заставили ее постричься?! Или обманом? Ничего, главное, он теперь знает, где она. Осталось только уточнить место, а там — посмотрим. Прожив несколько лет у своего нового покровителя, дона Гаспаро, человека в своем роде уникального, Педро не только научился философски смотреть на религиозные обряды, но и понял, что католическая церковь — не единственная сила в мире. Он вырвет ее оттуда, вырвет откуда угодно. Если не сам, то с помощью дона Гаспаро.
Несмотря на все испытания, постоянно выпадавшие на долю юноши с самого рождения, Педро все же необычайно везло. Во время драки у придорожного трактира, когда он уже терял сознание, ему вдруг показалось, что топот копыт его мула возник было вновь, но потом раздробился на грохот множества подков и стал нарастать, пока не оглушил его окончательно.
Педро был уже без сознания, когда над ним склонился какой-то незнакомец в темной одежде и перевернул его на спину.
— Вот это бой, граф, — сказал он подходящему к нему человеку, в такой же темной одежде.
— Да, хватка прямо-таки мертвая — не человек, волк.
— Вы думаете, они мертвы?
— Похоже.
— Оба?
— Сейчас посмотрим, — с этими словами граф склонился сначала над одним неподвижным перепачканным в крови телом, затем над другим. Приложив ухо к груди, ладонь к устам и попробовав пульс, он выпрямился и сказал: — По здешним меркам мертвы оба.
— Что значит, по здешним меркам, граф?
— А то, дорогой мой друг, что если бы в этот момент здесь не оказались мы с вами, то это заключение можно было бы считать окончательным.
— Значит, в данный момент жизнь еще не совсем покинула их?
— Покинула. Но еще может вернуться, если пожелаете.
— Сделайте одолжение, граф. Такие люди нам могут оказаться весьма полезными.
— Извольте, дорогой друг. Сейчас я возьму свой саквояж.
С этими словами граф отправился к карете, достал из багажного отделения небольшой дорожный саквояж и вернулся к двум бездыханным молодым людям. Немного поколдовав над ними, влив в раздвинутые пальцами губы какой-то микстуры и похлопав обоих парней по щекам, он вдруг сказал в легком раздумье:
— Да, похоже, успели вовремя. — И, обернувшись к своему спутнику, заметил: — Придется нам с вами, любезный друг, далее ехать без прежнего комфорта. Вы как-то хвастались мне, что ваша карета снабжена специальными раскладывающимися сиденьями, легко преображающими ее во вполне приличную двухместную спальню?
— Я не отказываюсь от своих слов, граф.
— Тогда извольте распорядиться.
Спутник графа отдал свите из шести всадников, одетых почти в такие же темные одежды, как и он сам, нужные распоряжения, и через несколько минут оба бессознательных, но уже с признаками жизни тела были осторожно уложены в карете рядом друг с другом.