Анжелика так и не поняла, по крайней мере, не до конца. Понять свою мать ей так и не удалось. А вот полюбить – да. Пусть немного по-своему. Между ними было слишком много преград. Анжелика не была способна на обман. А у Марии была невероятная способность читать людей изнутри, и в первую очередь – свою дочь. Поэтому все недосказанные слова и секреты, что были у каждой из них, накапливались, росли, создавая тонкие трещины, которые затем увеличивались, ширились и рождали настоящий излом. Связывала их не настоящая любовь, а инстинктивная привязанность матери и дочери. В этом было нечто архаичное. Без лишних измышлений.
Допив чай, Анжелика открыла балконную дверь.
Балкончик остался таким, каким она его запомнила. Обнесен деревянными решетками, посередине стол, в углу садовое кресло и два лимонных дерева. Сквозь ветви проглядывают белые цветы, похожие на жасмин. Их аромат был таким дурманящим, что тут же навеял воспоминания. Анжелика подошла к креслу, села, подтянула к себе колени и уперлась в них подбородком.
Ее любимый уголок. Мария оставила его таким, каким он был прежде.
Анжелика вернулась в дом, прибрала на кухне и помыла чашку. Не спеша разобрала сумку. Повесила свои немногочисленные платья в шкаф, легла на кровать и уставилась в потолок. Она всегда ненавидела свою комнату. Она походила на комнату куклы с соответствующим декором. Все кругом было раскрашено в яркие цвета: обои, подушки, занавески, покрывало. Когда она впервые вошла сюда, комната показалась ей огромным тортом с липкой карамелью, что обычно застревает у тебя на нёбе. Мария зашла тогда в комнату первой и широко распахнула дверцы шкафа.
– Взгляни на это платье. Ну не красота? Это тебе папа купил. Все платья тебе купил папа.
– Дженаро мне не папа, – прошипела она.
Мария огрызнулась.
– Я знаю, что твой папа умер, когда ты была совсем маленькой. Дженнаро прекрасный человек.
Анжелика хотела возразить, но Мария смягчилась и улыбнулась.
– Ты привыкнешь, доченька. К красоте и к счастью легко привыкаешь.
Мария продолжила показывать Анжелике платья, туфли и всякие мелочи, купленные для нее.
– Все совершенно новое, – сказала мама с ноткой гордости в голосе. – Никто до тебя их не носил.
То, что эти платья не были изношенными, для Анжелики не значило ровным счетом ничего. Какая разница – все равно их придется стирать и гладить. Но для Марии это было очень важно. Анжелика никогда еще не видела мать такой счастливой.
Анжелика тоже силилась быть счастливой. Она и правда очень старалась. Все вещи, что ей купила Мария, были действительно красивыми. Очень красивыми. Но поскольку у нее никогда прежде не было ничего подобного, чем дольше она на них смотрела и трогала, тем отчетливее понимала, что не испытывает никакого удовольствия. А паника, которую она чувствовала, покидая Сардинию, только растет.
И еще она очень скучала по Яе, по тому, как они бегали по скалистому берегу, по той свободе, что она чувствовала, летя против ветра и жадно глотая ртом запахи ладанника и можжевельника. Ей не хватало той пенящейся воды, что смыкалась над головой, когда она ныряла в море. Привкуса соли на языке и коже. Того мира, что открывался перед ней во время долгих погружений, когда вокруг царила тишина. Магии. Но ей не хватало чего-то еще. Чего-то, что было похоже на обещание, были ли это мягкие губы, вздох, нежное щемление в сердце. Поцелуи и взгляды Николы Гримальди. Анжелика скучала по нему. Скучала, несмотря на те последние слова, что он прокричал ей. Если обычно ссоры только сближали их, то в последний раз примирения не наступило, никакого «мне жаль», ни объятия, слезы, улыбки. Секунду назад он был для нее всем, но спустя миг был уже ничем.
Когда Анжелика поняла, что глаза у нее на мокром месте, она резко вскочила. Что происходит? Не хватало расплакаться из-за детских грез. Взгляд ее блуждал, но видела она совсем не то, что окружало ее. Перед глазами были воспоминания, прошлое, которое никак не хотело оставить ее в покое.
Как возможно, что все эти ощущения были столь живыми и яркими? Она решила, что виновата эта комната. Словно обстановка впитала в себя те воспоминания и ту боль. Анжелика стала их гнать от себя. Ей явно было чем заняться, помимо этой жалости к себе.
Затем последовала длинная ночь, а вопросы продолжали множиться, становились уже невыносимыми. Она все предавалась размышлениям, устремив взгляд в потолок.