Он не испытывал ни чувства голода, ни сонливости, хотя на его пути попадались животные, которых донимало и то и другое. Иногда ему казалось, что он присутствует в снах спящих животных. В снах об охоте. О совокуплениях. Казалось, что и он сам — сон, сон животного о человеке. Возможно, собаки во сне лаяли, почуяв его, а цыпленок в яйце начинал беспокоиться, когда Уилл приносил ему весть о свете. А может быть, он был всего лишь оболочкой собственных робких мыслей, в которых родилось это путешествие, чтобы не возвращаться, никогда не возвращаться в город Рабджонса и в дом Уилла.
Время от времени он пересекал лисью тропу, но скорее шел дальше, чтобы животное не успело попрощаться с ним и исчезнуть. Но где-то на пути — кто знает, сколько дней прошло? — он увидел существо на заднем дворе дома, показавшегося ему знакомым. Оно сунуло голову в кучу мусора и с энтузиазмом ее перерывало. Уилл знал места и получше, а потому не хотел останавливаться и уже собирался отправиться дальше, но тут лис поднял грязную морду.
— Помнишь этот двор?
Уилл не ответил.
Он давно ни с кем не разговаривал, и ему не хотелось начинать. Но у лиса готов был ответ.
— Это дом Льюиса. Поэта, — напомнил лис.
Уилл не забыл этот двор.
— Ты здесь, если верить слухам, видел енота, который делал то же самое, что я теперь.
Наконец Уилл нарушил молчание.
— Да, видел, — сказал он.
— Видел. Но ты здесь не поэтому.
— Не поэтому, — согласился Уилл, осознавая важность момента.
— А знаешь почему?
— Да, боюсь, что знаю.
Сказав это, он вышел со двора на улицу. Было начало вечера, небо еще освещало зарево на западе. Он прошел по Кумберленду в Ноу-Вэлли, потом по 19-й и на Кастро-стрит. На тротуарах уже было полно народа, и он решил, что сегодня пятница или суббота — день, когда люди после рабочей недели позволяют себе расслабиться в городе.
Он не знал, в какой ипостаси здесь прогуливается, но скоро и это стало ясно. Он был никто. Он был ничто. Он шел вверх по Кастро, но ни один человек не удостоил его взглядом, даже презрительным. Он шел незамеченным среди красавчиков и любителей красавчиков (а кто здесь не был тем или другим?), среди туристов, приехавших посмотреть, что такое гомосексуальный рай, среди темных личностей, проверяющих свои штаны и отражения в окнах, среди королев навеселе, которые высказывались по поводу всего, что видели, среди несчастных больных, которые вышли на улицу, потому что опасались, что больше не увидят ни одной веселой ночи. Он прошел через эту толпу, как призрак, которым он, вероятно, и стал, и ноги принесли его наконец к дому на самой вершине, где жил Патрик.
«Я пришел, чтобы увидеть, как он умирает», — понял Уилл.
Он оглянулся: не обнаружится ли где следов лиса, но эта лживая тварь, приведя его сюда, теперь куда-то исчезла — и носа не показывала. Он остался один на один с тем, что ему предстояло. Уилл поднялся по ступеням и оказался в холле. Здесь он остановился на минуту, собираясь с мыслями. В последнее время он не заходил в человеческие жилища — это было первое, и оно показалось ему похожим на гробницу: безмолвные стены, крыша, закрывающая небо. Ему захотелось развернуться и выйти, снова оказаться на открытом воздухе. Но когда он двинулся вверх по лестнице к квартире Патрика, воспоминания стали возвращаться. Когда-то, поднимаясь по этой лестнице, он начинал раздевать Патрика — ему так не терпелось это сделать, что он не мог дождаться, когда тот вставит ключ в скважину своей двери; он перешагивал через порог и вытаскивал рубаху любовника из брюк, расстегивал на нем ремень, говоря Патрику, как он прекрасен, как все в нем совершенно — грудь, соски, живот, член. На Кастро не было еще такого красавца; и никто другой не желал его в ответ с такой страстью.
Он уже был у двери, вошел, направился к спальне. Там кто-то жалобно плакал. Он помедлил, прежде чем войти, боясь того, что может увидеть. Потом услышал голос Патрика.
— Пожалуйста, прекрати, — мягко сказал он. — Это так угнетает.
«Я не опоздал», — подумал Уилл и, открыв дверь, вошел в комнату.
У окна стоял Рафаэль, послушно вытирая слезы. Адрианна сидела на кровати, глядя на своего пациента, перед которым стояла тарелка с ванильным пудингом. Состояние Патрика заметно ухудшилось после отъезда Уилла в Англию. Он еще больше похудел, бледность приобрела болезненный оттенок, глаза, обведенные синими кругами, запали. Ему нужно было выспаться — он с усилием держал глаза открытыми, лицо осунулось от усталости. Но Адрианна настаивала, чтобы он сначала поел, что он и делал, добросовестно выскребывая ложкой тарелку, чтобы не осталось сомнений — он съел все.