Кутаясь в светлые химатионы, под цвет сухих камышей и старого мрамора, Эгесихора и Таис старались улечься поудобнее на широких глыбах перекрытий, еще уцелевших на шести низких колоннах святилища Эврота. Им строго приказали не подниматься и не шевелиться, когда загонщики погонят кабанов к реке, и обе подруги старались заранее найти удобное положение. Поляна была как на ладони. Отчетливо различались фигуры Эоситея, Менедема и еще двух охотников, укрывшихся за пучками сухого камыша у высокой стены зарослей к западу от поляны. Чтобы показать презрение к опасности, лакедемоняне были без одежды, как при домашних делах или в военных упражнениях. Только боевые поножья разрешили себе спартанцы. Гетеры понимали, что каждый из них рискует очень многим. Уход из жизни для профессионального воина не представлял ничего ужасного, особенно при воспитанном в каждом эллине, а не только в этих воинственных «посеянных», мудром и спокойном отношении к смерти. Надгробные памятники и в Аттике, и в Лаконике, и в Беотии говорили о задумчивом прощании, светлой и грустной памяти об ушедших, без протеста, отчаяния или страха. Но для спартанца-воина куда хуже, чем смерть, было увечье, лишавшее его возможности сражаться в рядах своих соплеменников, а свободный лакедемонянин ничего больше не хотел. А если уж свирепые звери настигали человека, то оставалось мало надежды на легкую рану…
Еще не донеслись издалека удары в щиты и котлы, как послышался треск камыша — и на поляне показался огромный секач. Подруги замерли, вжавшись в камень, а зверь отрывисто принюхивался, поворачивая туда-сюда свое тело. Негнущаяся шея не давала возможности кабану вертеть головой, и эта особенность зверей спасла немало охотничьих жизней.
Из-за камышовой кочки медленно поднялся Менедем. Опустив левую руку так, что щит прикрыл нижнюю часть его живота и бедра, он слегка свистнул. Кабан, мгновенно повернувшись, получил удар копья глубоко в правый бок, со звонким хрустом сломал древко и ринулся на атлета. Глухо лязгнули клыки по щиту, и Менедем не устоял. Оступившись через кочку сзади, спартанец полетел вверх тормашками в неглубокую яму. С боевым кличем на зверя набросился Эоситей. Кабан подставил ему левый бок, и все было кончено.
Менедем поднялся сконфуженный, укоряя своего начальника за вмешательство. Гораздо интереснее было бы ему самому прикончить зверя. Эоситей пообещал на следующий раз не вмешиваться. Однако охота не получилась так, как этого хотелось спартанцам. Едва загремели удары и понеслись крики загонщиков, придвигаясь все ближе справа от морской стороны болота, как на поляну выскочило сразу не меньше десятка крупных кабанов. Звери опрокинули двух воинов, стоявших у правого угла поляны, понеслись к реке, повернули и напали на Эоситея и Менедема. Менедем отбивался от взбешенной свиньи, а Эоситей на этот раз был повержен особенно громадным секачом. Седая щетина высоко вздыбилась на могучем хребте, слюна и пена летели с лязгающих клыков в ступню длиной. Эоситей вжался в землю, потеряв щит, выбитый ударом зверя, бросил копье и крепко сжимал длинный персидский нож. Секач резким толчком рыла старался подбросить его, чтобы достать клыками, клал на спину спартанца огромную голову и, подгибая передние ноги, силился зацепить клыками. Эоситей отодвигался, напряженно следя за чудовищем, а зверь проявлял особенное упорство. Борясь с чудовищем, чтобы не дать ему приподнять себя, стратег не мог нанести ему смертельный удар. Эгесихора и Таис не дыша следили за борьбой, забыв про Менедема, сдерживавшего атаку старой, опытной в сражениях свиньи. Эгесихора вдруг вцепилась в плечо Таис. Ее подруга заметила тоже, что секач подвигал Эоситея к выступу кочковатой почвы. Еще немного, и стратегу некуда будет подвигаться и тогда…
— Аи-и-и-и! — издала пронзительный «ведьмин» визг Таис. Хлопая в ладоши, она перегнулась с каменной глыбы. Кабан резко метнулся в сторону, чтобы взглянуть на нового врага. Этого мгновения хватило Эоситею, чтобы ухватить секача за заднюю ногу и погрузить кинжал в его бок. Кабан вырвался — только Геркулес или Тесей могли бы удержать такого гиганта — и прянул к Таис. Знаменитая танцовщица обладала реакцией амазонки, успела откинуться назад и свалиться по ту сторону каменной плиты. Секач грянулся всей тяжестью о камень, пробороздив на пестрых лишайниках глубокую, забрызганную кровью рытвину. Эоситей, подобрав копье, прыгнул к зверю, который изнемог от раны и позволил себе нанести еще удар, закончивший схватку. Слева раздался победный вопль — это товарищи Эоситея и Менедема справились наконец со своими зверями, да и Менедем прикончил злобную свинью. Спартанцы собрались вместе, отирая пот и грязь, восхваляя Таис, получившую все же два порядочных синяка от падения на камни. Загонщики уже миновали заросль перед поляной, и гон ушел к северу, там, где стояли младшие военачальники. Четверо охотников, сражавшихся на поляне, решили идти к Эвроту, омыться и поплавать после битвы, пока слуги будут разделывать добычу и готовить мясо для вечернего пира. Эоситей посадил Таис на свое широкое, порядком исцарапанное плечо и понес к реке, сопровождаемый шутливо-ревнивой Эгесихорой и неподдельно угрюмым Менедемом.
— Смотри, Эоситей, предупредил ли ты наших красавиц об опасных свойствах Эврота, — крикнул Менедем в спину начальнику, широко шагавшему со своей прекрасной ношей. Эллины любили носить обожаемых женщин — это служило знаком уважения и благородства стремлений. Стратег не ответил, и только опустив Таис на землю у самого берега, сказал:
— Эгесихора знает, что Эврот течет из-под земли. В его вершине около Фения в Аркадии, там, где «Девять Вершин», есть развалины города, называвшегося в честь жены Ликаона, пеласга, сына Каллисто. Под девятиглавой горой Ароания есть ущелье страшной глубины, в котором даже летом лежит снег. Из ущелья в горах небольшим водопадом падает на скалу ручей Стикс. Вода его смертельна для всего живого, разъедает железо, бронзу, свинец, олово и серебро, даже золото. Черная вода Стикса бежит в черных скалах, но потом становится ярко-голубой, когда скалы испещряются вертикальными полосами черного и красного — цветами смерти. Стикс впадает в Критос, а тот — в нашу реку и, растворяясь в ней, делается безвредным. Но в какие-то дни, известные лишь прорицателям, струи Стиксова ручья не мешаются с водой Эврота. Говорят, их можно увидеть — они отливают радугой старого стекла. Того, кто пробудет в этой струе некоторое время, ждет Аория — безвременная смерть. Вот почему иногда купанье в нашей реке может причинить беду.
— А как же вы все? Неужели не решаетесь?
— Клянусь Аргоубийцей, мы даже не думаем об этом, — сказал подоспевший Менедем, — всех нас ждет аоротанатос (ранняя смерть).
— Тогда зачем же пугаете нас? — укорила спартанцев Таис, распуская узел ленты под тяжелым пучком волос на затылке. Черные их волны рассыпались по плечам и спине. Будто в ответ Эгесихора выпустила на свободу свои золотые пряди, и Эоситей восхищенно хлопнул себя по бедрам.
— Смотри, Менедем, как хороши они рядом. Золотая и черная, им всегда надо быть вместе.
— А мы и будем вместе! — воскликнула Эгесихора. Таис медленно покачала головой.
— Я не знаю. Я не договорилась еще с Эоситеем о навлоне — цене моего проезда в Египет. У меня не так много серебра, как сплетничают в Афинах. Мой дом там стоил немало.
— Зачем же ты поселилась вблизи Пеларгикона! — сказала Эгесихора. — Я давно говорила тебе…