Со страху Трофимыч забыл и про боль. Он знал, что с голодным зверем весной шутки плохи. А он без ружья — в момент медведь заломает. Первое, что пришло в голову: надо улизнуть незамеченным от греха подальше. «Проталинами-то я до дома дойду и без сапога, успокаивал себя старик. — Живым бы только остаться!».
Но улизнуть ему не удалось. Бурый медведь с клочьями линявшей шкуры уже подходил вразвалочку к ручью. Вмиг завозились невесть откуда появившиеся сороки и вороны. Лес наполнился стрекотаньем и карканьем, а также ворчанием приближающегося зверя.
— Свят, свят! — зашептал посиневшими губами трясущийся Трофимыч.
В разгоряченном мозгу мелькнула страшная мысль: «Так вот она где, моя погибель!» Но нет, он так просто не поддастся, и старик вытащил охотничий нож.
Подойдя к воде, бурый великан остановился. С шумом потянул носом и сверху вниз скользнул взглядом по оцепеневшему с ножом в руке охотнику. Глаза зверя и человека встретились. И то ли топтыгина остановила суровая решимость противника, то ли ему не захотелось погружаться в холодный ручей, но он дальше не двинулся.
К тому же теперь Трофимыч разглядел, что раскосмаченный зверь, хоть и крупный, но старый, со слезящимися глазами и беззубой пастью.
— Што щеришься, муравьед поганый, тунеядец проклятый?! Зиму, трутень, в берлоге дрыхал, а сейчас по лесу шастаешь, муравейники зоришь, — осмелел старик.
Неизвестно долго ли стояли бы так зверь и человек, если бы медведя не спугнул донесшийся со стороны дробный стук автоматной очереди. Вскидывая толстый зад, он перемахнул через ручей и, уже не обращая никакого внимания на старика, находящегося в нескольких метрах от него, скрылся в лесу.
— Пронесло! — выдохнул Трофимыч. — Хоть и дряхлый медведь, а все же лучше ему в лапы не попадать. Вовремя прозвучала автоматная очередь.
То, что это была автоматная очередь, он определил точно. Ему ли, бывшему разведчику, в годы Великой Отечественной войны не раз переходившему вместе с товарищами линию фронта, было не знать, как бьет автомат. Но и сейчас, в мирное время, Трофимыч не слишком удивился автоматной очереди, ведь в семнадцати километрах от деревни находился лагерь заключенных, откуда порой случались побеги. Бывало, что солдаты с автоматами и овчарками заскакивали и в их деревню в поисках бежавших.
Старик проверил добычу за спиной, представляя, как он угостит друзей глухариным мясом. Он словно увидел себя за столом с приготовленной дичью и с бутылочкой русской водочки в руках, и на душе сразу потеплело.
Но неожиданно в чаще раздался шум и треск сучьев. «Неужто медведь вернулся?» — Трофимыч проворно рванулся к ближайшему дереву и, споткнувшись о корягу, ничком упал на мшистую землю.
Над головой пролетела глухарка. Старик смущенно приподнял лысую голову, ладонью счищая с нее мох. «Не зря говорят — пуганая ворона куста боится. И я, старый пень, тетеру за зверя принял». Но тут же почувствовал на себе чей-то взгляд. Вскинул голову — на него в упор смотрел плотный лет тридцати незнакомец, остриженный под машинку. Встретившись с охотником взглядом, он криво улыбнулся, и на солнце блеснули золотые коронки.
Трофимыч конфузливо отряхивался, спеша встать и рассказать незнакомцу об опасности: голодный топтыгин в лесу, надо быть настороже. Но пока собирался с духом, чьи-то сильные руки, точно пушинку, подняли его с земли и поставили на ноги.
Старика словно ожгла пустота и легкость за спиной. «Глухаря оторвали!» — побагровел он и рванулся к улыбающемуся молодцу. Да не тут-то было: плечи держали будто в тисках.
— Да вы че, парни полоумные? Да, вы че? Издеваться над отцом?
От обиды его выпуклые глаза с красными прожилками залило слезой. И он не видел, как незнакомец засунул указательный палец к себе в рот и прикусил его. В ту же секунду над головой недоумевающего Трофимыча блеснул топор. Обух глухо и тупо ударил его по голове.
…Яркий день набирал силу. С белесого неба вовсю светило солнце. Но для Трофимыча оно угасло навсегда.
Прости меня, Дамка!
Под ногами хлюпала болотная вода. Грузно, как лось по мартовскому снегу, продвигался по усеянному клюквой болоту охотник Фалалей. За плечами у него висело одноствольное ружье двадцатого калибра, в поясном патронташе было заложено пять патронов, заряженных картечью и дробью.
Тычась мордой в хорошо просмоленные тюни из лосиных камусов на ногах хозяина, понуро плелась за ним собака Дамка. Она часто оглядывалась в туманную даль, откуда слышался лай ее дочери Домны и доносился знакомый запах дыма из деревенских печей. Какое-то внутреннее беспокойство охватило собаку еще тогда, когда хозяин, привязав Домну, позвал ее, Дамку, с собой. И сейчас она, никогда раньше не проявлявшая страха, то и дело скулила и жалась к охотнику,