Лука с силой вонзил шест в воду, резко оттолкнулся ото дна, словно спешил отбросить сомнения. Лодка вспорола воду, Генька едва удержался на ногах.
— Папка, смотри, семга! — неожиданно крикнул он. Две огромные синие в воде рыбины нехотя разошлись перед самой лодкой.
— Не ори! Все равно наши будут! Ты лучше запоминай пороги. Спускаться с лучом ночью будем.
— Я запоминаю! — заверил отца Генька, с трудом ворочая шестом.
Начало смеркаться. Показалась избушка, окруженная березняком.
— Ну вот и приехали, — сказал Лука, направляя лодку к берегу.
Пока он готовил смолье и приводил в порядок козу[5], Генька развел костер из сушняка, подвесил ведерко с водой и прилег. Тело ныло, одолевала дремота.
— Нечего разлеживаться! — заворчал отец. — Следи за костром. Попьем чаю и — шабаш. Семга ждать не будет!
Наскоро перекусили. Лука запалил трубашку бересты и поднес ее к козе. Костерком уложенные смолистые поленья над носом лодки ярко вспыхнули, и пламя осветило прибрежные кусты. Лука велел Геньке идти с шестом на корму лодки, а сам, достав отточенные остроги, закоптил их над огнем.
— Ну, с богом, — сказал он глухо и прыгнул в лодку. — Правь о берег, Генька.
Лодку понесло по течению. Крепко обхватив древко остроги, Лука перегнулся через борт, прощупывая пронзительным взглядом вспененную воду. Неожиданно он встрепенулся и с размаху метнул острогу вперед. Та без всплеска вошла в воду и зубьями впилась в тело семги. Лука, чуть не вываливаясь из лодки, для верности надавил на острогу всем телом, и медленно, словно копну росного сена на вилах, поднял семгу из глубины.
Огромная рыбина била по воде хвостом. По закопченным зубцам остроги стекала черная кровь и, попадая на руки Луки, бурела. Лука швырнул семгу на дно лодки, схватил топор и ударил рыбу обухом по голове.
Шум реки нарастал: приближался порог. Лука, снова взявшись за острогу, колол направо и налево. Рыбы в лодке становилось все больше и больше: словно поленница березовых дров росла на глазах, отдаляя отца от сына.
— Хватит, папка, хватит! — жалобно просил Генька. Он с опаской поглядывал на осклизлые тела громадных рыб, на воду, кружившую возле самой кромки борта, и ему уже не хотелось ни обещанных отцом за подмогу новых сапог, ни коньков, ни лыж, ни даже ружья. Ничего. Только бы ступить на берег и бежать домой. — Хватит, папка! — умолял мальчонка.
Но Лука не слышал его, временами он и впрямь совсем забывал про Геньку, а только колол и колол…
Лодка перегружалась. Вода заплескивалась через борт.
— Счас! Еще одну! Счас! — азартно хрипел Лука, не замечая ничего вокруг. — Еще!
Внезапно он почувствовал, как что-то изменилось, нарушился привычный ход лодки. «Греховы водопады!» — обожгла мысль, но было уже поздно. Лодка, на секунду остановившись, ринулась вперед, увлекаемая течением к каскаду валунов.
Спускаться по этому порогу было рискованно даже порожняком. А тут ночью, да с таким грузом…
— Генька, держись! — истошно завопил Лука. — Держись, сынок!
В последней вспышке гаснущего факела он увидел на мгновение застывшие глаза Геньки. В ту же минуту глухо ударило в днище. Лодка подпрыгнула и, заваливаясь на бок, пошла ко дну.
Луку бросило на камни, потом опрокинуло в кипящий поток. Что-то мягкое и склизкое касалось его лица, рук. Подводные валуны карябали спину. Вода заливала глаза, уши и рот. Он долго и безрезультатно бился, не желая погибать, пытался вырваться из власти стихии, чувствовал, как теряет силы, задыхался, и наконец обмяк, но тут его выбросило на песчаную косу.
Медленно приходил Лука в сознание. Приподнялся. В ужасе широко открыл глаза, встал на колени и распростер руки в кромешную тьму:
— Генька! Ге-е-енька!
Эхо повторило его крик и смолкло. Только Выбор шумел порогами…
Под утро в трех километрах от порога обессилевший Лука нашел застывшее тело Геньки. Поднял его на руки и побрел домой. Это был страшный путь.
