Прибыли «власти». Заметив издали пограничный наряд, Афанасьев сделал несколько шагов навстречу и, взяв под козырек, тихонько доложил офицеру обстановку. Все было как обычно и ничто внешне не напоминало о том, что охрана границы усилена, а нервы пограничников напряжены до предела.
Шумы и голоса порта досюда доносились приглушеннее, слабее, однако ж не столь тихо, чтобы можно было без труда уловить любой подозрительный шорох. Быстро стемнело, похолодало, над морем погасла оранжевая полоска зари, высыпали звезды, но вскоре скрылись под волнистыми облаками. До восхода луны еще было далеко.
Иногда наступившую темноту нарушал прожектор с соседней заставы, бил лучом в пустоту ночного воздуха, насыщенного клубами поднимающегося с воды пара. На несколько секунд становились отчетливо видны рыбацкие суда, гребешки волн, береговая галька, заборы....
Афанасьев продолжал медленно ходить взад-вперед по причалу. Дойдя до одного конца, он останавливался и внимательно смотрел на воду, скупо освещенную береговыми огнями и совсем темную вдали. Но больше всего его беспокоил берег, сам причал, о который терся кранцами пароход «Бремен Остен». Не так уж и трудно разбить фонарь и, пользуясь возникшей суматохой и темнотой, незамеченным перемахнуть на чужое судно. Это может случиться в любую минуту, но не раньше, чем «власти» покинут пароход. Хотя, кто его знает...
Афанасьев посмотрел на часы. Судя по времени, оформление уже скоро должно закончиться... Да так оно и было. К трапу подошли члены комиссии и вместе с часовым стали спускаться. Высыпавшие на палубу матросы, провожавший комиссию капитан парохода дружно выкрикивали последние приветствия и махали руками.
И в этот момент Афанасьев уловил едва заметный всплеск воды. И до этого неумолчно плескалось море, лениво набегало на берег, на борт судна, щемилось между корпусом и пирсом, вздыхало, но то, что услышал Афанасьев, не походило ни на один из этих привычных звуков.
Не мешкая ни секунды, он бросился к корме, из- за которой донесся всплеск. Там было темно — на воду падала огромная тень от судна, но мощный луч следового фонаря, который на ходу включил Афанасьев, сразу же отыскал плывущего к «Бремен Остену» человека в маске от акваланга.
— К берегу! .Стрелять буду! — крикнул Афанасьев, рывком снимая с плеча автомат, но в это мгновение пловец нырнул под воду.
— Отставить стрелять! — вдруг раздался требовательный голос капитана Кучеренко.
Николай недоуменно взглянул на него, но тотчас же перевел взгляд на море. Там мчалась наперехват пограничная шлюпка.
— Вон он, вон! Правей держи! — снова крикнул Афанасьев, заметив торчавшую из воды трубку акваланга.
Несколько взмахов весел оказалось достаточным, чтобы настигнуть неизвестного. Сидевший на корме пограничник дернул к себе трубку, и через секунду- другую над водой появилась крупная лысая голова.
Когда шлюпка подошла к берегу, Афанасьев увидел искаженное страхом лицо.
Тем временем на «Бремен Остен» торопливо выбирали якорную цепь и поднимали трап. Рядом тарахтел крохотный ярко-желтый буксир, готовый повести за собой океанскую громадину.
— Благодарю за службу! — сказал капитан Кучеренко, протягивая Афанасьеву руку.
Дежурить на двенадцатом причале уже не было необходимости и, когда «Бремен Остен» отвалил от стенки, Кучеренко отправил Афанасьева в казарму.
Спал Николай хорошо, спокойно.
А утром после зарядки и завтрака раздалось привычное.
— Младший сержант Афанасьев, на службу!
Он получил приказ и вместе с рядовым Петровским и лейтенантом Черных пошел по тенистой, освещенной осенним солнцем улице в заставленный судами, громыхающий железом торговый порт. Там их уже поджидали другие члены комиссии, чтобы оформить приход английского парохода «Ливерпуль».
Вместе с «властями» Афанасьев поднялся по качающемуся узкому трапу и ступил на территорию чужой страны.
Случай на границе
Корреспондент республиканской газеты Николай Иванович Зернов ехал на одну из южных пограничных застав.
Путь был длинный: сначала самолетом до Москвы, потом до Ашхабада, потом поездом с пересадкой, снова поездом до маленькой железнодорожной станции, где его ждал пограничный газик с сержантом и солдатом, сидевшим за рулем.
В этих местах Николай Иванович был впервые и жадно оглядывал рыжие склоны Гиндукуша с покрытыми снегом вершинами, верблюдов и осликов, на которых, едва не задевая ногами за землю, сидели верхом то седобородые старцы, то веселые молодые люди, напоминавшие Ходжу Насреддина.
До заставы ехали больше часа, и чем дальше, тем менее людной и более трудной делалась дорога. Из-под колес выскакивали острые камни и гулко били в дно кузова. Очень крутой подъем сменялся такой же крутизны спуском, и Николаю Ивановичу казалось, что они падают в быструю горную речку, которая, гремя, бежала с валуна на валун. По ее берегам ярко зеленела молодая трава. Сияло полуденное солнце, и через приоткрытое ветровое стекло врывался в машину теплый ветер.
Застава показалась неожиданно, как только выехали из ущелья: два деревянных дома, большой и маленький, стоявшие в огороженном саду, и железные зеленые ворота с красными пятиугольными звездами на створках. Возле прохаживался часовой, который, завидя машину, неторопливо открыл ворота.
Во двор въехали по широкой посыпанной песком дороге, огражденной с обеих сторон побеленными мелом валунами.
На крыльце казармы стоял немолодой человек в зеленой фуражке, аккуратно заправленном кителе.
Из кабины, рывком распахнув переднюю дверцу, вышел сержант и, лихо вытянувшись перед начальством, стал докладывать.
— Товарищ подполковник, по вашему приказанию...
Но тот, не дослушав, махнул на сержанта рукой и подождал, пока выберется из машины Николай Иванович.
— С благополучным прибытием!.. Начальник заставы подполковник Речкин Иван Константинович.
— Зернов... — ответил приезжий несколько оробело и полез в карман за документами.
— Не надо, Николай Иванович. О вас уже доложили.
Обедали они вдвоем в пустой столовой. Николай Иванович вспомнил разговор в Москве с полковником из Главного управления погранвойск, который между прочим упомянул, что утро на заставах начинается в два часа дня. Сейчас было только начало второго, и пограничники, должно быть, отдыхали.
Повар-узбек в коротенькой белой курточке подал щи и плов. В пластмассовой вазе на столе лежали свежие яблоки и кисти крупного вяленого винограда.
— Угощайтесь. Свои... — сказал начальник заставы. — Вы уже бывали на границе?
— Нет, никогда, — ответил Николай Иванович. — Сегодня — первый день.
— А я вот служу тридцать четыре года. И все на заставах. На этой уже тринадцатый год.
Николай Иванович незаметно взглянул на подполковника и еще раз убедился, что тот уже немолод.
— Расскажите о себе, — попросил Николай Иванович.
Начальник заставы покачал седеющей головой.
— Как-нибудь после... Идемте-ка лучше на воздух, я вам наше хозяйство покажу, — сказал он, вставая.
Сначала он показывал сад. На черной земле с кое- где пробивавшейся травкой свободно стояли раскидистые деревья с побеленными стволами и окопанные.
— Яблони, персики, абрикосы, айва, — называл подполковник. — В первый же год, когда я заставу принял, садили. Фруктов столько — девать некуда.
— Бассейн тоже сами соорудили, — продолжал начальник заставы. — Сейчас, правда, лишь отдельные смельчаки купаются, а летом вернутся с наряда бойцы, вымотаются до отказа, все на них мокрое от пота, вот тут и освежаются. Летом-то у нас за сорок в тени... Воду из горного озера провели. Проточная. Соревнования по плаванию устраиваем... А наши розы! Видели бы вы их в цвету! Глаз не оторвешь. Яркие, сочные, крупные — по кулаку...
Николай Иванович то и дело поглядывал на начальника заставы, на его помолодевшее лицо, слушал и думал, как здорово ему повезло, что он попал именно на эту заставу, к этому человеку. Больше всего он боялся встретить на границе какого-либо сухаря, службиста.