Я ответил утвердительно и показал ей, в какую сторону он только что ушел.
— А кто это такой? — полюбопытствовал я. — Он рассказывал такие странные вещи.
Она на мгновение запнулась и смущенно объяснила:
— Это профессор университета. Историк. Из-за еврейского происхождения его лишили кафедры. Это так подействовало на него, что он психически заболел и почти каждый день улучает момент, чтобы уйти в Палестину. Часами мне приходится разыскивать его. Я состою при нем в качестве сиделки. Нелегкое занятие ухаживать за душевнобольным.
И кивнув мне головой, она торопливо ушла, чтобы догнать Агасфера, мечтающего о покое.
Вторая молодость
Профессор Фридрих Квант сидел у себя в кабинете и спокойно работал над этнологическим исследованием под названием «Чаши из человеческих черепов и тому подобные примеры утилизации трупов». Эта работа требовала кропотливых разысканий материала по древнейшим сочинениям, начиная с Геродота, и поэтому подвигалась медленно. Квант начал свой труд в первый год войны, которой, кстати сказать, он и был обязан возникновением этого интересного исследования, а между тем, до сих пор было написано всего лишь 180 страниц.
Основной идеей его сочинения была мысль, еще высказанная знаменитым ученым Яковом Гриммом, утверждавшим, что варварство является необходимой ступенью человеческого развитая. Квант же дополнил идею своим собственным утверждением, что человечество, отбрасывая варварские пережитки, идет по верному пути морального прогресса.
Варварство было, правда, позади, и вряд ли люди когда-нибудь к нему возвратятся (так рассуждал Квант), но для науки нет давности фактов, и профессор, погружаясь в пыль давно исчезнувших веков, все же воспринимал прошлое с взволнованностью современника.
Он только что закончил выписку из Ксенократа Афродизиадского (1-й в. по Р. X.), обстоятельно описывавшего действие, производимое съеденным мозгом, мясом и печенью человека, — как в кабинет вошел его сын, гимназист предпоследнего класса, и надтреснутым голосом молодого петуха, отведя лицо в сторону, сказал:
— Я хотел с тобой поговорить.
— Опять денег? — презрительно спросил отец.
— Нет, — с хмурым раздражением ответил сын. — О другом.
Профессор отложил в сторону перо, предварительно подправив букву «К» в слове «Ксенократ», и грузно повернулся на 90 градусов.
— Только скоро, — сказал он недружелюбно. — Я занят.
Юноша живописно прислонился к книжному шкафу, точно собирался декламировать из Шиллера, затем вздохнул и сказал:
— Я решил бросить гимназию.
— Как? — с гадливостью закричал отец. — Бросить гимназию? Когда осталось четырнадцать месяцев до окончания? Ты в своем уме?
— Да, я в своем уме, — твердо заявил сын. — Свое решение я тщательно обдумал. И у меня много соображений по этому поводу.
— Соображений? Вздор! — презрительно бросил отец. — Воображаю.
— Кончать гимназию не имеет никакого смысла, — начал сын. — Германия задыхается от обилия врачей, адвокатов, инженеров, химиков и ученых. И все эти люди сейчас голодают.
— Ну и поэтому? — подхватил отец и выжидающе посмотрел на сына.
— Поэтому… — немного смутившись, продолжал гимназист, очевидно, предполагавший иначе направить свой монолог. — Поэтому я решил оставить гимназию.
— Это я уже слышал! — резко прервал его профессор. — Но что же ты намерен делать?
Юноша проглотил нервную судорогу в горле и сказал:
— Я не могу говорить, когда ты меня перебиваешь. Я… то есть я хотел сказать, что к такому положению… ненормальному положению… привела вся ваша система.
— Наша система? — переспросил отец и беспомощно оглянулся, точно ища свидетелей только что прозвучавшей нелепости.
— Да, ваша система! — упрямо подтвердил сын. — Твой отец и отцы твоих сверстников заботились о будущем своих детей, и тебе не трудно было жить. А твое поколение — думало только о себе, проиграло войну и усложнило жизнь. Ты, будучи в гимназии, заранее мог знать, что поступишь в университет, а по окончании его получишь кафедру и женишься на девушке с приданым. Вопрос был только во времени. Я же своего места на земле не предвижу. Германия обеднела. Германия задыхается от избытка специалистов. На каждую освобождающуюся должность имеются тысячи претендентов. Успеха могут добиться только наиболее выдающиеся, наиболее изобретательные, может быть, даже гениальные. Между тем, я к таким не принадлежу. А жить, то есть, я хотел сказать, пользоваться жизнью я хочу так же, как и другие.