– Будьте спокойны. И может быть, это сентиментальное вступление совсем не к месту, потому что речь пойдет о совершенно прозаических вещах. Как вы уже слышали, определенную сумму мне дал отец. Не исключено, что ее вполне хватит. Но представьте себе, что имеющихся денег, как назло, окажется мало.
– Представить нетрудно: в эти времена инфляции…
– Я хочу просить вас ссудить меня необходимой суммой, если моего собственного капитала не хватит.
– А когда и как вы собираетесь вернуть долг? – непринужденно спрашиваю я, по собственному опыту зная, что при заключении сделок рыцарская галантность не обязательна.
– Немедленно и наипростейшим способом: я тут же закладываю виллу и возвращаю вам деньги.
– В таком случае я, пожалуй, смогу для вас кое-что сделать.
– О Пьер! Я так тронута!
Рискуя измять свое платье, Розмари бросается мне на шею. Когда же душещипательная сцена кончается и все возвращается на свои места, Розмари – на диван, а я – в кресло, на свое обычное место перед темным телевизором, мне приходится открыть ей глаза:
– Похоже, вы несколько преувеличиваете свои шансы. Я слышал, Пенеф тоже собирается купить виллу.
– Пускай себе собирается.
– Но у него есть некоторые преимущества… Впрочем, вы можете поделить эти преимущества, предварительно вступив в брак…
– Что за преимущества? – спрашивает Розмари, пренебрежительно обойдя тему брака.
– Он снимает эту виллу.
– В этом нет никакого преимущества. По крайней мере в Швейцарии.
– Чудесно! – киваю я. – В таком случае пошли.
– Торопиться некуда. Торги состоятся через два дня.
Только этого мне не хватало. Впутаешься в идиотскую историю, а потом поди узнай, чем это кончится.
Торги должны состояться в массивном старом здании близ Бубенберга, покрашенном охрой, как и другие казенные учреждения. Два дня спустя, точно в установленное время, то есть в два часа дня, мы с Розмари пробираемся в зал номер три, где уже толпится десяток гиен, промышляющих куплей-продажей недвижимого имущества.
На кафедру выходит комиссар-оценщик и называет первый по списку объект – какой-то скромный домишко в отдаленном квартале города. Комиссар, худой человек с лицом аскета, стоит в темном костюме рядом с кафедрой и под резким лучом света, падающим из высокого окна, очень напоминает священника, читающего проповедь, с той лишь разницей, что вызывает почтительность паствы не крестом божьим, а костяным молотком.
– Видали? – шепчет мне Розмари, когда отчетливый стук молотка оповещает конец состязания. – Его купили всего за пятьдесят тысяч.
– Но ведь это самый обычный барак, – пытаюсь я охладить ее азарт.
– Велика важность, вы увидите…
Ей не удается закончить фразу, потому что в этот же миг мы с нею действительно видим нечто такое, что достойно внимания: сквозь немногочисленную публику протискивается Пенев, останавливается недалеко от нас и дружески приветствует Розмари. Она отвечает ему с вполне объяснимым холодком, едва заметно кивнув головой.
Всегда одетый в высшей степени безвкусно, эмигрант на сей раз превзошел самого себя – вероятно, в честь торжественного события: он в спортивном костюме оливково-зеленого цвета в лиловую полоску и в желтой клетчатой рубашке, а галстук, завязанный большим узлом, представляет глазам окружающих такое буйство красок, что и описать трудно.
Второе по списку строение почти столь же убого, как и первое, и после непродолжительного пререкания двух торгашей резкий стук молотка фиксирует покупку на шестидесяти тысячах.
– Видали? И эта тоже… – шепчет мне Розмари. Однако она и в этот раз не успевает закончить фразу и устремляет взгляд направо, где появились еще два конкурента, один из которых на целую голову выше окружающих. Это – Ральф и Флора.
– До чего же нахальна эта немка… – бормочет моя квартирантка.
Но уже через мгновение она оснащает свое лицо весьма любезной улыбкой – они заметили нас. Змеиной улыбкой, на которую Флора не может не ответить взаимностью. И чтобы выиграть этот поединок на расстоянии хотя бы с минимальным счетом, Розмари хватает меня под руку, как бы говоря: «У меня есть союзник!» – ведь немка не может сделать то же самое, поскольку Бэнтон не создан для интимностей. Впрочем, я тоже не создан для интимностей, но кого это интересует?
Моя бедная квартирантка. Ей, похоже, невдомек, что и Флора в свою очередь полагается на союзника. Или упускает из виду, что, сядь мы с американцем друг против друга считать наши деньги, мне своих лучше вообще не показывать.
После продажи двух других столь же скромных недвижимостей приходит наконец очередь нашей. Комиссар указывает на выставленные в углу снимки – здесь все объекты представлены фотоснимками, хотя никто не проявляет к ним интереса, так как до этого все строения можно было видеть в натуре. Затем он сухим, казенным голосом начинает перечислять достоинства виллы, ее квадратуру и кубатуру, размеры сада, указывает число деревьев и наконец объявляет, резко повысив голос:
– Первоначальная цена: сто тысяч!
– Сто десять тысяч! – тотчас же слышу рядом звонкий голос Розмари.
– Спокойнее! – тихо советую я. – Сперва надо выждать немного. И потом, когда называете свою сумму, рывком подавайтесь вперед, пускай это их деморализует.
Она кусает губы, поняв, что несколько поторопилась, а тем временем кротко звучит реплика немки:
– Сто двадцать тысяч!
Наступает пауза, и оценщик начинает расшевеливать присутствующих, косвенно давая понять, что такая вилла все равно не может быть продана по столь низкой цене. Только присутствующие – я имею в виду «гиен» – уже поняли, что теперь страсти начнут разгораться по-настоящему, и терпеливо выжидают. Наконец какой-то дилетант, решив попытать счастья, подает голос из угла:
– Сто тридцать тысяч!..
– Сто сорок! – тут же затыкает ему рот немка. И снова пауза. Снова комиссар торопит, и не только торопит, но и угрожающе вскидывает молоток.
– Сто сорок тысяч! Раз… Два…
– Двести тысяч! – оповещает в тот же миг Розмари.
На что Флора реагирует со свойственной ей невозмутимостью:
– Двести десять!
После соответствующей паузы моя квартирантка поднимает цену до двухсот пятидесяти. Это, собственно, предел ее личных возможностей, однако она помнит мое гуманное обещание насчет пустяковой суммы тысяч этак в пятьдесят или чуть больше.
Флора снова добавляет свои десять тысяч. Она с самого начала взяла за правило всякий раз поднимать объявленную сумму на десять тысяч и делает это с беспощадной методичностью даже тогда, когда Розмари доводит торг до трехсот тысяч.
– Триста десять! – произносит немка. Теперь уже пауза длится значительно дольше. Коммерческая цена постепенно начинает превышать реальную стоимость объекта.
– Что там в этой вилле, золото спрятано, что ли? – слышится позади нас голос какого-то зеваки.
«Да, в самом деле, что там в этой вилле? – спрашиваю я себя. – Есть ли там вообще что-нибудь, кроме воздуха?»
Присутствующие с видимым интересом следят за развитием событий. И неудивительно: когда соперники хватают друг друга за горло, есть на что посмотреть. Но это всего лишь зрители, все, кроме двух тщеславных дам, все, в том числе и Пенев, который вопреки нашим ожиданиям за все время не обмолвился ни единым словом.
Розмари вопросительно посматривает в мою сторону и, уловив мой едва заметный кивок, снова оповещает:
– Триста двадцать тысяч!
– Триста тридцать! – отзывается немка, только теперь в ее спокойном голосе ощущается легкий оттенок усталости.
Розмари снова ищет взглядом меня. Я легонько пожимаю плечами – дескать, поступайте как знаете. Тут уже дело касается не моих, а ваших денег, так как вилла Горанова вовсе не стоит такой суммы. Розмари колеблется несколько секунд, но, когда комиссар угрожающе вскидывает молоток, она не выдерживает и снова выкрикивает:
– Триста сорок тысяч!
На сей раз колебания справа. И они длятся так долго, что сомневаться больше не приходится – моя квартирантка все же обеспечила себе разорительную покупку.