Однако это всего лишь история. История, проливающая свет на некоторые особенности нынешней обстановки, но все же история. Гибель Ганева ставит точку на его собственных заботах, но не на моих. Потому что если историю кое-как удалось сколотить, то досье все еще разорвано на части. И только одна часть находится в моих руках, точнее, у меня под пяткой.
Выхожу из лифта. На Соборной площади пусто. Ближайшим переулком иду на главную улицу, и десять минут спустя я уже у своей машины, на Беренплац. Лишь теперь, когда трубный голос немца больше не звучит у меня в ушах и мысли мои поулеглись, я чувствую, что башка моя препротивно ноет и уже основательно побаливает. Пора наконец возвращаться в свой тихий дом, стоящий в тихом уголке, и забыться в тихом благостном сне.
Проезжаю мимо парламента в сторону моста. Светящийся циферблат «вольво» информирует меня, что сейчас только половина одиннадцатого, а улицы давно опустели, словно уже глубокая ночь. Выезжаю на Кирхенфельдбрюке, и взгляд мой улавливает позади какой-то мигающий свет – должно быть, это светит фара мотоцикла, свернувшего на мост, потому что машины сзади я не вижу. И только посередине этого длинного моста я соображаю, что к чему. Мне преграждают путь две бетонные красно-белые пирамиды, какие обычно расставляют на дороге, когда ремонтируют проезжую часть. Но никакого ремонта нет, а пирамиды, вероятно, только что поставлены: мигающий свет фары послужил сигналом к тому, чтобы эти тумбы выкатили на полотно дороги. Словом, я угодил в тщательно устроенную ловушку. Ничего не скажешь, все получилось именно так, как предвидел противник.
Однако, чтобы это предвидеть, не требуется бог знает какой проницательности. Кирхенфельдбрюке – единственный мост, по которому можно попасть на Тунштрассе, если не ехать кружным путем, и я, как все прочие жители Остринга, неизменно возвращаюсь по этому мосту, так что было вполне логично, затаившись, просто ждать меня здесь, вместо того чтобы гоняться за мною по городу и караулить повсюду. Важно другое – зачем я им понадобился. Только сейчас не время для раздумий.
Сделав вынужденную остановку, я собираюсь рвануть задним ходом в обратном направлении, но тут двое каких-то субъектов выкатывают позади машины еще две пирамиды. Ни с места. К тому же эти двое держат наготове пистолеты. И мост достаточно хорошо освещен, чтобы видеть глушители на стволах. Раз уж пистолет снабжен глушителем, вероятность его применения намного возрастает. Движение по мосту в двух направлениях разделяет высокий стальной барьер – всякая возможность маневрировать исключена Ни с места. Тем более что из-за барьера выскакивают еще двое и замирают перед машиной. И эти с пистолетами, стволы которых подозрительно удлинены.
Должен признать, они выбрали самое подходящее место, чтобы всадить в меня пулю. А я помог им тем, что заявился в самый удобный час. Мост отчаянно пуст. Несколько приглушенных выстрелов – и Пьер Лоран готов. Но это еще полбеды. Скверно то, что вместе с Лораном уйдет в небытие и Боев. И сбросят меня в пропасть с шестидесятиметровой высоты моста мертвым или все еще живым – это деталь, которая даже следственную полицию едва ли заинтересует.
Двое, стоящие перед фарами машины, мне хорошо знакомы по недавней встрече в лифте. И этот, справа, в шоколадном костюме, уже успевший очиститься от пыли, небрежно делает мне знак пистолетом: «Вылезай!»
Покорно открыв дверцу, я делаю вид, что собираюсь вылезать из машины, но вместо этого быстрым движением бросаю одну из голубеньких капсулок, которые я на всякий случай таскаю с собой. И без промедления бросаю вторую, но уже в обратном направлении, за багажник машины. Не ждите взрывов и грохота. Лишь два ослепительных шара возникают, как огненный вихрь, и тут же гаснут. Однако вместе с ними угасают и незнакомые типы.
Медлить нельзя Световые вспышки такой адской силы на середине главного моста не могут остаться незамеченными даже в спящем городе, даже если этот город – Берн, а дело происходит глубокой ночью, то есть в десять тридцать вечера. Выйдя из машины, мигом сдвигаю в сторонку одну пирамиду, затем другую, тело одного, затем другого, снова сажусь за руль и даю полный газ. Едва я успеваю съехать на Тунштрассе, как позади раздается вой полицейской сирены.
Не удивлюсь, если такой же вой появится и впереди. Поэтому я сворачиваю в первый попавшийся глухой переулок и, прибегая к досадным, но необходимым обходным маневрам, еду к своему спокойному дому.
Дом и в самом деле спокойный. И на редкость спокойный город. Однако спокойствие его уже становится зловещим.
8
– О, ваше объяснение с Флорой было довольно пылким, – как бы невзначай роняет Розмари, внимательно посмотрев на мое лицо.
– Ошибаетесь, – отвечаю ей. – Это не любовные контузии. – Опустившись в любимое кресло, я мечтательно вздыхаю. – Как бы мне хотелось, дорогая моя, по-настоящему рассчитывать на вас.
– Я полагаю, вы вполне можете на меня рассчитывать.
– Даже могу надеяться на чашку кофе?
– Мошенник, – бормочет Розмари, но все же неохотно встает. – Раз вам так хочется провести бессонную ночь…
Но отослать ее на кухню – всего лишь кратковременная отсрочка. Чуть позже Розмари вместе с кофе предлагает мне очередной вопрос:
– Теперь вы, надеюсь, скажете, что все это означает?
– Нападение. – Мне не терпится пропустить глоток животворной влаги.
– Со стороны кого?
– Понятия не имею, – отвечаю я почти чистосердечно, закуривая сигарету.
– И с какой целью?
– Мне кажется, о цели красноречиво говорят последствия.
– По-вашему, они хотели вас убить?
– Вероятно.
– Может быть, с целью ограбления?
– Одно связано с другим. Особенно если они втемяшили себе в голову, что мои карманы до отказа набиты брильянтами.
– Значит, вы считаете, нападение связано с тем, что происходит здесь вокруг?
– А с чем же еще? Мы, как-никак, находимся в Берне, а не в Чикаго.
– Вы уже начинаете цитировать Флору… до такой степени она вас охмурила, – не может не съязвить Розмари. Однако, не дождавшись ответа, переходит к более серьезным вещам: – Пьер, мне страшно.
– Если страшно, сматывайте удочки. Проще простого. Грабер, надо полагать, хранит ваше место.
Она молчит, как бы взвешивая мое предложение, потом заявляет уже иным тоном:
– Я не собираюсь сматывать удочки! И не отступлю перед этими…
– Перед кем?
– Да перед этими, что на вас напали… Впрочем, сколько их было?
– Целая ватага. Сперва было двое, потом стало четверо. И если бы я не усмирил их, они, наверно, так и продолжали бы удваиваться.
– Сколько бы их ни было, отступать я не намерена! – повторяет Розмари.
Мне по душе такие решительные создания. Даже если они иного пола.
Уже на следующий день слова подкрепляются делом моя квартирантка уведомляет меня, что после обеда Виолета приглашает нас на чашку чая.
– Подобные визиты на виду у всех соседей меня особенно не радуют, – кисло замечаю я. – Стоит ли так оголяться перед возможными наблюдателями?
– А почему бы и нет? – вызывающе возражает Розмари, словно передо мной не секретарша Грабера, а чемпионка по стриптизу. – Законы этой страны запрещают бандитские нападения, а не чай в полдник.
– О, законы!..
Естественно, вопреки моим лицемерным возражениям сразу после пяти мы располагаемся в знакомом мрачном холле, который теперь уже не кажется столь мрачным: здесь появились еще две настольные лампы с розовыми абажурами. Виолета в скромном батистовом платьице, таком же розовом, как абажуры, да еще в крохотный голубенький цветочек. Чтобы не разносить чай и лакомства каждому в отдельности, мы сидим за столом и мирно беседуем обо всем и ни о чем, как того требуют правила хорошего тона.
Так продолжалось до тех пор, пока Розмари не брякнула ни с того ни с сего:
– А вчера на нашего дорогого Пьера дважды напали бандиты, представляете?