К счастью, мне все же удается найти свободный столик, я усаживаюсь и незаметно озираюсь вокруг. Оказывается, я единственный мужчина во всем зале, и это меня успокаивает. Хотя не исключено, что в наши дни западные разведки распространили свои щупальца и в безмятежный мир бабушек. А что может быть опаснее бабушки-шпиона, так глубоко нахлобучившей кастрюлю на голову, что глаз нельзя увидеть, а уж понять, что там у нее в мыслях, и не надейся.
Несколько минут спустя в зал входит наконец молодое существо – Виолета (шляпы снова совершают вращательное движение, смотрят оценивающе, после чего возвращаются на исходные позиции). Я встаю, слегка поднимаю руку. Молодая женщина улавливает мой жест и направляется в мою сторону.
– Мне показалось, какой-то господин увязался за мной, – шепчет она мне, слегка запыхавшись. – Но я кое-как ускользнула от него. Вошла в «Леб» и скрылась в толпе.
– Очень возможно, что это был незнакомый обожатель, – говорю я, предлагая ей стул.
– О мосье Лоран, – отвечает она сконфуженно, – я шла сюда, чтобы поговорить о серьезных вещах.
Подходит официантка в платье до пупа – теперь в таких коротких платьях щеголяют только официантки, если не принимать в расчет периодические капризы Розмари, – я заказываю неизбежный чай с неизбежным тортом и, когда лакомства появляются на столе, произношу:
– Чем могу быть полезен?
– Я сама не знаю, – отвечает Виолета. – Я хочу сказать: особенно ничем. Мне просто хотелось с кем-нибудь поговорить совершенно свободно, немного разобраться в этой путанице, а у меня нет ни одного человека, на которого я могла бы рассчитывать, и даже эта ваша Розмари, вы меня извините, может, она и неплохая девушка, порой проявляет такое любопытство, что… В общем, вы один внушаете мне доверие – именно тем, что у вас нет этого любопытства, – и произвели на меня хорошее впечатление еще в тот день, там, в лесу… И насколько я разбираюсь в людях, вы, мне кажется, не такой, как другие, все вынюхивают да выстукивают, будто в этой вилле спрятаны…
– Брильянты.
– Да, брильянты или бог знает какие сокровища.
– Откровенность за откровенность, – киваю я. – Брильянты и в самом деле существуют, мадемуазель Виолета.
Она смотрит на меня недоверчиво.
– Вы уверены?
– Вполне.
– Тогда где же они находятся?
– Вероятно, где-то на вилле. В каком-то тайнике.
– Единственный тайник, известный мне, – сейф. Я о нем знаю от отца.
– Значит, они в сейфе.
– Сейф пустой.
– У вас есть ключ от него?
– Да, конечно, отец оставил его у меня, когда приезжал в Лозанну.
– Тогда где-то в другом месте. Может, в подвале.
– Эта вилла не имеет подвала. Подвал есть в моей вилле, в Лозанне. Но если вы полагаете, что я не знаю, что хранится в моей собственной вилле…
– Значит, вы до сих пор жили там?
– Не совсем. Я большей частью жила у своей подруги. Мой дом расположен как-то особняком, и, честно говоря, мне страшно оставаться там одной, особенно по вечерам. Поэтому я живу в квартире моей подруги по пансиону. Там я прописана, туда мне поступает корреспонденция – насколько женщина вроде меня может получать какую-то корреспонденцию.
– И все-таки брильянты существуют, – повторяю я, чтоб отвлечь ее от ненужных мне подробностей. – И только этим можно объяснить возню, которая наблюдается вокруг вас и вашего дома. Не говоря об убийствах…
– О да, прошу вас, не надо говорить об убийствах.
– Согласен. Поговорим о более чистых и невинных вещах. А существует ли что-либо более чистое и невинное, чем роскошный брильянт?
– Может быть, и нет. Вам виднее. Должна признаться, драгоценные камни меня совершенно не интересуют. И если эти брильянты не легенда, а реальность, и если когда-нибудь они попадут в мои руки, можете не сомневаться, я тут же продам их первому попавшемуся ювелиру.
– А зачем? Вы нуждаетесь в деньгах?
– Вовсе нет, по крайней мере если речь идет о моих собственных потребностях. Отец обо мне хорошо позаботился, обеспечив мне пожизненную ренту. Но если бы у меня была большая сумма денег, по-настоящему большая сумма, я построила бы в Лозанне, на берегу озера, светлый и солнечный детский дом. Я даже место уже подобрала – большущий парк с полянами и высокими деревьями. Вы не ошиблись: в этих пансионах у меня было невеселое детство, и притом, заметьте, в довольно дорогих пансионах. А каково живется детям бедняков? Мой дом, если я его когда-либо построю, будет только для бедных детей.
– Мечта у вас благородная, – признаю я. – Но, вынашивая такую красивую мечту, вы, вероятно, возлагали надежды на что-то определенное?
– Вы угадали. – На ее лице появляется едва заметная улыбка. – Но раз уж мы заговорили о мечтах, как бы поступили вы лично, если бы вам досталась горсть брильянтов?
– У меня к камням нет никакого интереса.
– Ну а к деньгам, которые можно за них получить?
– Тоже.
– Значит, если бы они вам достались, вы просто выбросили бы их?
– Нет, конечно. Но я с удовольствием уступил бы их тому, у кого на них больше прав, чем у меня. – Однако, поймав ее взгляд, ее детски недоверчивый взгляд, я спешу добавить: – Я понимаю, это может показаться невероятным, но я сказал правду. Это вовсе не означает, что я совершенно бескорыстен. И если наш разговор будет вестись искренне, как он и начался, я, пожалуй, мог бы довериться вам и сказать, в чем состоят мои интересы.
Она снова смотрит на меня, но теперь недоверие в ее взгляде начинает исчезать. И, как бы желая оправдать мои ожидания, она произносит с неподдельной простотой:
– Я знаю об этих брильянтах, мосье Лоран. И не из сплетен, а от моего отца. Именно на них я возлагала свои надежды, о которых вы только что упоминали. Еще несколько лет назад, когда я услышала о камнях, я решила придумать что-нибудь, что придало бы моей жизни какой-то смысл.
– Ваше намерение достаточно благородно, и в этом ваше преимущество перед остальными претендентами, – признаю я.
– По-моему, мое преимущество гарантируется законом о наследовании, – усмехается Виолета.
– В определенном смысле – да, а в определенном – нет, – не слишком внятно комментирую я. – Не знаю, что вам рассказывал отец, но история этих брильянтов не так уж проста.
– Отец не вдавался в подробности. Он просто сказал мне однажды, что когда-нибудь мне достанется в наследство коробочка с камнями, которая искупит полное одиночество, на которое я была обречена… Бедный папа. Он воображал, что для меня оно было сплошным страданием…
– Неужто одиночество вас не гнетет?
– Нисколько. Если мне что-то внушает страх, так это общение с людьми, но вовсе не одиночество. А судить обо мне по моей кажущейся болтливости не стоит, вы можете прийти к ошибочному заключению. Я ужасно необщительна, мосье Лоран.
– Но ведь человек нуждается в общении.
– Я тоже. Но лишь с детьми. И если я добиваюсь принадлежащего мне по закону, то вовсе не для того, чтобы копить капитал в банке. Только, судя по вашим намекам, мое право на эти камни не так уж бесспорно, как утверждал отец…
– Я этого не говорил.
– Не надо меня успокаивать. Я хочу слышать всю правду. И если брильянты действительно мне не принадлежат – можете быть уверены, я не стану на них посягать, если даже вы положите их вот здесь, передо мной, на этом столе.
– К сожалению, я не в состоянии этого сделать. А рот открыть вам всю правду могу. Речь идет о десяти брильянтах исключительной ценности, один из которых, самый маленький, ваш отец продал, это было довольно давно, так что теперь их девять. Когда-то они принадлежали одному греческому миллионеру, но нацисты ограбили его, а потом продали награбленное вашему отцу, который, разумеется, мог и не знать о происхождении камней…
– И все-таки они краденые…