Она кладет на стол ложечку, сообразив наконец, что увлеклась, подливает сливок в кофе и погружает в него кончик рогалика. Затем откусывает его и отпивает кофе.
– Но вы же понимаете, Пьер, человеку нелегко расстаться со своей мечтой, особенно если это мечта его юности, самая заветная. Я сказала отцу, что буду самостоятельно добывать себе средства, буду учиться и работать одновременно, а он мне в ответ: что ж, дело твое, иди учись, раз тебе так хочется, а тем временем мы с матерью будем торговать цветами на улице, чтобы платить по закладным. Он был уже в предпенсионном возрасте, и рассчитывать на его повышение не имело смысла, дело и вправду могло дойти до торговли цветами, и, представив себе, как они с матерью стоят, словно нищие, где-нибудь на углу рю Монблан, я чуть с ума не сошла, мне пришлось отказаться от мысли об университете и поступить на курсы машинописи и стенографии. Этим и кончилась сказка.
– Первая сказка, – уточняю я – Чтобы началась вторая.
– Какая «вторая»? – спрашивает Розмари.
– Да эта, про драгоценные камни.
– Верно. Возможно, вы шутите, но так сложилось, что красота вечно искушает меня. Камни восхищали меня, когда я стала работать в фирме… Эти кусочки затвердевшего света… самые чистые цвета и самые звучные… Но что вам рассказывать о красоте, если вы к ней не имеете никакого отношения, если для вас она не существует даже в денежном измерении? Тогда-то я узнала не только как делаются камни, но и как делаются деньги. Бразильский бедняк лишает земные недра тысячелетних кристаллов, а его грабит владелец шахты, которого в свою очередь грабит скупщик, сам он становится жертвой фирмача, фирмач не остается в долгу перед оптовиком, оптовик перед ювелиром, а главный потерпевший этой цепной реакции, конечно, покупатель – он покрывает все расходы.
– Разделение вины…
– Да, и такое разделение, что виновных не остается. Каждый грабит сообразно своему положению, грабит как может, и в этом проявляется жизнь общества, его дыхание, кровообращение, и я не могу понять, какой нам с вами резон провозглашать себя единственно честными людьми в этом мире всеобщего грабежа. Лично я на такую честь не претендую.
– Я вас прекрасно понимаю, – вторгаюсь я в ее монолог. – Но вы тоже должны меня понять: когда мы приедем в Женеву, мне понадобится во что бы то ни стало ускользнуть от этих, что позади нас, чтобы сделать одно важное дело…
– Какое дело? – подозрительно спрашивает Розмари.
– Одно дело, непосредственно связанное с вашим интересом к камням. Мне кажется, я нащупал путь к месту, где таятся брильянты.
– О Пьер!..
Она пытливо смотрит на меня своими темными глазами, и в их выражении надежда явно превозмогает недоверие.
– Вот видите, я ничего от вас не скрываю. Будь у меня желание что-то скрыть от вас, я бы мог поехать в Женеву один.
– Я вам верю… Мне бы хотелось вам верить…
– В таком случае вы остановите машину перед домом Грабера и подскажете, как мне пройти по дворам.
– Но ведь это означает, что я расконспирирую себя…
– С этим вы давно справились, – успокаиваю я ее.
– Думаете, что кто-то…
– Не думаю, а знаю. И не «кто-то», а Ральф Бэнтон.
– Ральф Бэнтон? Не может быть!
– Вы однажды сказали, что в тихом омуте…
– Я имела в виду совсем другое, – торопится она возразить.
– Что именно?
– То, что он извращенный тип. И посещает проституток у вокзала… Что иметь дело с порядочными женщинами едва ли способен.
– Может, ему просто не удается узреть тонкую разницу между теми и другими.
– Циник! – выстреливает она.
Проезжаем Лозанну, хотя в последнее время Лозанна все больше привлекает мое любопытство, и к одиннадцати мы в Женеве. Розмари едет медленно, в строгом соответствии с инструкцией, и дает полную возможность «ситроену» следовать за нами. Когда мы сворачиваем на небольшую улицу, где находится предприятие Грабера, «ситроен» останавливается в самом начале ее, чтобы не уткнуться нам прямо в хвост. Когда мы с Розмари входим в парадную дверь, она поднимается по лестнице наверх, а я незаметно пробираюсь к черному ходу и через двор попадаю в соседний проулок.
Чтобы нарваться на мою дорогую Флору.
– Предатель! – бросает она ледяным тоном.
– Любезности потом, – тихо говорю я. – У тебя есть машина?
И за могучим корпусом немки тотчас замечаю стоящий напротив «опель».
– Бежим, – предлагаю я и тороплюсь к машине.
– Куда? А Бруннер? – спрашивает Флора, но покорно следует за мной, быть может, опасаясь, что я ускользну от нее.
– Бруннер, видимо, караулит с фасадной стороны, – говорю я и готовлюсь занять место водителя.
– Да, он там, в кафе, – вносит ясность Флора и каким-то чудом успевает опередить меня.
– Раз так, езжай на Лозанну.
– А чего это ты мною командуешь? – недоумевает она, пуская двигатель. – Разве я могу так оставить Бруннера?
– Бруннер не ребенок. Если мы пойдем его искать, все пропало. С той стороны люди Бэнтона.
Она резко трогается с места, молча выезжает на набережную, сворачивает на мост Монблан и только после этого спрашивает: – Люди Бэнтона?
– Да, твоего милого Бэнтона, которого ты пыталась охмурить.
– Стараться охмурить кого бы то ни было не в моем характере, Пьер, – с достоинством возражает Флора. – Мужчины и без того постоянно липнут ко мне.
– Только Бэнтон почему-то к тебе ляпнуть не стал, а прилип ко мне.
– Это человек Кенига, не так ли?
– Наоборот, если ты хочешь знать.
– Тогда как ты весь к услугам Грабера и Розмари.
– Я давно оказываю услуги Розмари, но только как хозяин. Неужто не видишь, что она мне нужна в качестве ширмы? А представилась возможность уйти черным ходом – и я тут же ее оставил.
– Слежу за вами с самого Берна.
– Ну раз больше делать нечего…
Миновав мост, она сворачивает направо и едет по набережной.
– А сейчас, милая, покрепче жми на железку своей нежной ножкой.
– Пьер, ты же знаешь, я терпеть не могу, когда мною командуют, – ворчит она, но повинуется.
Машина стремительно несется по бульвару, достаточно свободному в этот час, потом сворачивает влево, и несколько минут спустя мы на шоссе, ведущем в Лозанну.
– А что, собственно, нам делать в Лозанне?
– То, что я обещал тебе и Бруннеру.
– Разве брильянты в Лозанне?
– Брильянты не в Лозанне, но путь к ним ведет через Лозанну.
– Я не люблю пустой болтовни, ты это знаешь. Говори ясно, мой мальчик.
– Яснее уже некуда. Я должен встретиться с одним человеком и получить от него кое-какие сведения. Сведения неполные, однако в сочетании с другими картина предстанет полной.
– Какие еще сведения? Что ты мне морочишь голову? – восклицает обычно спокойная Флора, мои туманные намеки выводят ее из себя.
Ужасная женщина. И причиняет мне сейчас столько неудобств. Но как я мог предвидеть эту встречу? Раз уж нарвался, деваться некуда. Придется весь день таскать ее с собой. Кроме… Чего?
– Чутье подсказывает мне, что в какой-то момент ближайших суток я смогу изречь магическую фразу «Сезам, откройся!», – пробую я успокоить Флору. – Тогда-то ты поймешь, что не зря я морочил тебе голову.
– Имей в виду, ты можешь изрекать, что тебе заблагорассудится, но только в моем присутствии, – предупреждает Флора. – Отныне мы неразлучны.