Жить двести лет
Туяра спала на той половине постели, что была дальше от окна. Лунный свет прошелся по простыне, добрался до пододеяльника, но так и не коснулся ее оголенной спины. Антон вдруг подумал, что у Туяры трогательно узкие плечи. Неужели он никогда раньше этого не замечал? Она младше его на семьдесят лет, но на вид разница между ними не так уж заметна. Антон помнил, как принимал ее в авиацию пятнадцать лет назад. Он растил из нее пилота-асса, на которого всегда сможет положиться.
В окне жилого блока ставки горел свет.
— Титов никогда не спит, — подумал Антон. — Или делает вид, что не спит. Маршал — мастер иллюзии. Среди солдат о Титове ходят легенды, которые он с удовольствием подогревает.
Лебедев встал, оделся. Приложив запястье к биометрическому замку двери, тихонько вышел. Он оглянулся на Туяру: потянувшись, она перевернулась на другой бок.
Он шел пустынными коридорами. Мало кто выходил из своих комнат по ночам — здесь казармы, а не студенческое общежитие. И, хотя никто официально не запрещал перемещаться внутри блоков даже после отбоя, в присутствии командования воинский состав вел себя сдержано. Парни были молоды, но уже чувствовали, что скоро им предстоит сделать выбор: повзрослеть, научиться выдержке и дисциплине, или погибнуть.
«Все в жизни — выбор. Ты выбираешь между трусостью и отвагой, между любовью и ненавистью, согласием и отказом. Такая простая истина. Порой хочется притвориться, что кто-то все решает за нас. Что мы — марионетки, которыми управляет некто всемогущий и невидимый. А мудрость приходит лишь тогда, когда мы понимаем, что во всем дерьме своей жизни мы виноваты сами, потому что однажды сделали неправильный выбор». Антону было больше ста лет, и он иногда позволял себе немного философии.
— Не помешал?
— Заходи, — маршал Титов и впрямь не спал. Он читал донесения на планшете. — Сейчас вызову Егора и сразу начнем. Выпьешь?
Лебедев подошел к бару у стены, открыл деревянную лакированную дверцу, достал бутылку и три стакана.
Титов поставил на стол транслятор. Из отверстия в крышке протянулся голубой луч, расширился, и перед ними возникла трехмерная карта России. Титов увеличил карту.
— Разрешите войти, товарищ маршал?
— Заходи, Егор. — Титов изучал проекцию карты.
— Это схема расположения опреснителей по всей стране, — догадался Лебедев.
— Совершенно верно, — ответил Титов. — Наши военные геологи прислали ее сегодня.
— И сколько пресной воды башни могут производить в месяц? — спросил Макаров.
Титов повел рукой, схема медленно завращалась, проецируясь до самого потолка.
— На сто пятьдесят миллионов человек. Больше никак, — ответил маршал.
— Но этого хватит только на граждан нашей страны. У нас договор с Европой о взаимопомощи и приеме беженцев…
— Я знаю, — прервал Макарова Титов. — Это максимальные мощности, которые мы можем себе позволить в ближайшие годы. Такое оборудование производили в странах, где сейчас затоплены и остановлены заводы. Новых опреснителей не будет, а свои мы сделать не можем — не хватит комплектующих.
— Что это значит для нас? — спросил Макаров, хотя уже догадывался, каким будет ответ.
Титов помолчал, повертел стакан в руке.
— Это значит, что парламенту придется отменить все договоренности, подписанные с Европой. Мы не примем беженцев.
— Партнеры этого так не оставят. Территория, подобная нашей, теперь дороже золота. Будет война, — ответил Макаров.
— А парламент ни за что не нарушит договор с Европой, хотя все протоколы были подписаны еще до критического ухудшения обстановки, — добавил Лебедев.
— Теперь ты знаешь, Егор, зачем я пригласил тебя сюда, — начал маршал. — Я объяснил парламенту, что, если в страну хлынут миллионы людей, у нас не хватит ни лекарств, ни продуктов, ни воды. Они фактически обрекут россиян на смерть.
— Что нам теперь делать? — Егор прикрыл глаза ладонью. Он думал, но ничего путного не приходило ему в голову.
— Если парламент не в состоянии принять волевое решение, значит, его должен принять я, — ответил Титов.
— Но ты подчиняешься парламенту, — заметил Егор и посмотрел на Антона. Тот, невозмутимо пил свой виски.