– И откуда сведения? – удивился архивариус.
– Пока предположения. Видите ли, нам попались мемуары некоего Воропаева – Гражданская война, уральские конфликты, захват мятежных атаманов и так далее. Будучи поручиком, автор участвовал в погоне за сотрудниками ВЧК, пытавшимися скрыть ценности, конфискованные красными в Иркутске.
– Разумеется, не догнал, – усмехнулся архивариус.
– Не совсем. Арьергард они настигли – с частью ценностей.
– Да, я слышал об этой истории. Но коллекции Шалимова там не оказалось.
– Воропаеву поручили собрать и доставить найденное – пока не растащили местные жители. Группа капитана Волынцева продолжила преследование, и на этом известная часть истории завершается…
– Полсотни человек просто пропали… хм. И что вы думаете об этом? – архивариус склонил обтекаемую голову и с интересом смотрел на Максима.
– Тут нечего думать, Роберт Михайлович. Это тайга – в ней дикие звери, болотные топи и лешие. Боюсь, мы никогда не узнаем, что случилось в действительности и была ли в конфискованных сокровищах знаменитая коллекция… Расскажите, что в ней, если не трудно?
– Это тема вашей курсовой работы?
– Совместное творчество. Разделяем обязанности. Один из сокурсников занимается финансовыми аспектами, другой – этнографическими, а мне досталась история с коллекцией.
– Хорошо. Но только не называйте эту коллекцию буддистской. По описи тысяча девятьсот тринадцатого года – подробной, с рисунками и фотографиями, – коллекция состояла из трех частей: языческой, несторианско-манихейской и буддистской. Отец Шалимова – крещеный калмык, дядья остались верны буддизму. Помогали племяннику налаживать связи с монгольскими и даже тибетскими ламами – вы знаете, что Шалимов ухитрился побывать в Тибете?
– Нет.
– Тибет начала XX века – terra incognita, иноверцам въезд был запрещен под страхом смертной казни. О путешествии Цыбикова известно всем, а Шалимов обошелся без рекламы. Воспоминаний, к сожалению, не оставил, зато вывез… назовем их так, сувениры. Не только из Тибета – он разъезжал со своими приказчиками по обеим Монголиям – Внешней и Внутренней – Джунгарии и Кашгарии. Чекисты не тронули пинакотеку и большую часть скульптур – только золото, серебро, драгоценные камни. Ответственный за конфискацию – по фамилии, если не ошибаюсь, Субботин – неплохо разбирался в ювелирных изделиях. Видимо, в ссылке, в свободное от дискуссий время грабил купцов на тракте… Итак, коллекция. Про буддистскую часть вы можете прочитать вот в этом альбоме… Языческая часть – тридцать три предмета из серебра – браслеты, серьги, «амулеты воина» (фигурки волков), выполненные в так называемом зверином стиле. В то время о точной датировке только мечтали, но четыре дубликата, подаренные Шалимовым академику Бартольду, эксперты Британского музея относят к концу IV века – к эпохе древних тюрок. Вторая часть – несторианско-манихейская. Несторианство – ересь, преданная анафеме на Эфесском соборе в четыреста тридцать первом году. Изгнанные из Византии проповедовали по всей Азии и в VII веке добрались до Китая. В Китае еретики продержались до X века, в степи – на пятьсот лет дольше – вовремя примкнули к Чингизовой орде.
– Выходит, на Русь в XIII веке пришли христиане? – недоверчиво спросил Максим.
– Догмат о Троице они не признавали, – пожал плечами Курепов, – но, в общем-то, было дело… Манихейство зародилось в Персии, распространилось – на западе до Бискайского залива (альбигойцы), на востоке – до Японского моря, несмотря на преследования. Маскировались под христиан, буддистов, мусульман – где какая религия господствовала. Поэтому в коллекции Шалимова, кроме несторианских крестов и ладанок, есть и манихейские имитации – кресты, похожие на трилистники, и портреты Будды на фоне солярной символики Религии Света. Кулон с крестом-трилистником – это компас, указующий путь в Царство Света, еще двенадцать предметов – обереги от всех и всяческих поджидающих в пути напастей. В трех золотых Буддах спрятаны палимпсесты с инструкциями – как добраться до Врат, как выбирать спутников, что случится, если Врата не откроются до две тысячи двенадцатого года…
Текли минуты. Архивариус говорил и говорил – про оставшиеся предметы, про их мистическую (архивариус выразился – «лечебную») силу, оперировал незнакомыми терминами, понятиями, а Максим чувствовал, как голова идет кругом. Он получил гораздо больше, чем хотел, налюбовался дагерротипами в альбоме и, если честно, не прочь бы был посетить туалет.
– Кстати, молодой человек, – вспомнил архивариус, – вы не единственный, кто на этой неделе спрашивал о коллекции Шалимова.
– Вот как? – удивился Максим. – Но наши вроде не должны…
– Искусство идет в массы, – развел руками Курепов. – Правда, посетитель не был похож на человека, приобщенного к широким массам. Представительный такой, явно обеспеченный господин с приятными манерами. Внушающий, знаете ли.
– Бывает, – пожал плечами Максим.
– Иностранный гражданин. Говорил без акцента, но таким образом… словно никогда не жил в России. Гватемальский паспорт. Убедительно просил рассказать о жизненном пути Шалимова, в том числе о нашей с вами коллекции.
– А как насчет рекомендаций? – усмехнулся Максим. – Иностранный как-никак гражданин.
– С рекомендациями полный порядок, – не растерялся архивариус. – Зоя Анатольевна Царицкая – заместитель директора нашего музея – подтвердила по телефону порядочность и благонравность данного господина.
– Да и бог с ним, – улыбнулся Максим. – Впрочем… так, на всякий случай – не припомните фамилию посетителя?
– Никакой государственной тайны, молодой человек. Его фамилия – Кончак. Хорошо запоминается, правда? Зовут, дай бог памяти, Александр Витальевич. А вам он зачем, молодой человек?.. Кстати, если уж на то пошло, пару недель назад приходила еще одна особа – весьма привлекательная, представилась гражданкой Канады…
Неприятный зуд в районе затылка. Максим застыл, не донеся до рта остатки пломбира. Кто-то долго и внимательно разглядывал его спину. Возможно, и не враг. Он медленно дожевал мороженое, выбросил в урну липкую обертку. Шумел сквер, разделяющий полосы движения Николаевского проспекта. Мамаши гуляли с колясками, приучивая чад к ароматам сгоревшего топлива. Стайка путан у решетчатой ограды оживленно совещалась – очевидно, о путях преодоления лицензионных сложностей и последнем профсобрании жриц любви Центрального округа столицы. Плыл обычный занятой народ. За решетчатой оградой проносились машины.
Он побыл на лавочке еще немного. Странное чувство не покидало. На него смотрели. Патлатый парень, подходящий к киоску с мороженым, сунул руку в карман, извлекая горсть мелочи. Выпала монетка, покатилась по асфальту. Максим вздрогнул. «Монета» в переводе с латыни – «предостерегающая»…
Он встал со скамейки, прошелся до ближайшего таксофона. Набрал Семигина. Никто не отозвался – он перезвонил в редакцию «Сибирского вестника», где трубку снял старший по должности и принялся со вкусом ругаться.
– Откуда я знаю, где Семигин? – кричал абонент. – Может, он давно к конкурентам перебежал? В то время, когда мы тут сутками живем и работаем…
Он прошелся до летнего кафе. Ничто не мешало перекусить и выпить пива. Машины с проспекта сюда не заезжали – могли бы, но поперек проезда лежал бетонный блок – самый убедительный дорожный знак. Клиентов в заведении было немного – двое говорливых парней и блондинка нежного возраста в легком и облегающем. Неторопливо, с чувством перекусывали – какой же русский любит быструю еду?
Он заказал уйгурские манты и сразу два пива, чтобы официанту лишний раз не бегать. Тянул золотистый напиток в ожидании заказа и прислушивался к ощущениям. Давление не проходило.
Запиликала монофония. Девица извлекла из сумочки портативную квадратную вещицу, похожую на пудреницу, раскрыла, поднесла к уху и манерно пропищала:
– Алле-алле…
«Не пудреница», – догадался Максим. Переносные телефоны, независимые от городских телефонных станций, давно вошли бы в моду, кабы не дороговизна. Впрочем, на физиономии девицы было написано, что папа у нее работает либо в Окружной думе, либо в городском муниципалитете. А то и во Всесибирском законодательном собрании, принимающем эпохальные законы для блага ста миллионов коренных сибиряков и стольких же приезжих. Законопроект «Не укради» и шестисотая поправка к нему…