Снежная буря не прекращалась уже третьи сутки, и Горяев то лежал неподвижно, то начинал метаться и вскрикивать в своем мешке, отбиваясь от кого-то. На четвертые суткиему, деся с Тасей, и это было ему приятно, он опять и опять припоминал, как три года назад, уже после развода с Настей, пошел на сплав и была веселая, тяжелая работа от зари до зари, просторная и быстрая река, солнце и комары.
Было приятно вспоминать о тепле, и хотьему, деется,
9
Рогачева тогда встретили весело, и его друг Семен Волобуев сразу же выложил, что наряды закрыты хорошо, есть и прогрессивка, и премиальные будут.
— Завтра-послезавтра обещают деньги. Ты как раз вовремя подоспел, в самую точку. Ты как, наличными или через почту?
Рогачев пожал плечами.
— А ты, Семен?
— Да мы с Колькой решили наличными. Чего там путаться, что-то около пяти тысчонок. — Семен покосился на хозяйку, хлопотавшую над столом тут же в комнате, Рогачев отметил про себя, что уж что-то очень часто внимание Семена сосредоточивается на хозяйке, все трое они были тогда вдовыми Семен Волобуев, Колька Афанасьев и он сам.
Рогачев уважал Семена, его всегда удивляли в Волобуеве его природная сметка и ровность характера и вот эта неосознанная и неизвестно откуда берущаяся уверенность в себе — человек говорит о пяти тысячах, словно о пятидесяти копейках, и словно они ему ничего не стоят, и не он за них десятки раз висел на волоске от смерти.
Хозяйка, в летах, крепкая (она напоминала Рогачеву кряжистую здоровую березу ранней осенью, когда листья на ней все еще целы и еще все зеленые, даже темноватые кое-где от избытка сил, только вот именно этот оттенок избытка и наводит на грустные мысли о зиме), накрыла по просьбе Семена стол, и на нем появились маринованные грибы, сало желтыми ломтями, вареное мясо краба и маленькие, длиной в ладонь, копченые рыбки, которых хозяйка ласково называла «окуньки» с припаданием на первую букву.
— Сейчас Ко-лька прибежит, — сказал Семен, выкатывая откуда-то из-под своего стула большой резиновый мяч, расписанный розовыми облаками и белыми стрелами.
— Чудо, — сказал Рогачев. — А где Колька?
— Да рядом, в соседях. Ты бы, Сонь, сходила за ним, ар — ласково попросил Семен, и Рогачев еще раз отметил, что тут далеко не все в порядке.
— Схожу, слыхала, — сказала хозяйка и сразу же вышла.
Семен проводил ее взглядом, толкнул мяч носком сапога, поглядел на Рогачева.
— Одна баба живет. Мужик рыбак был, в прошлом году утоп. Я их давно знаю. Хорошая баба, а вот поди тебе, утоп. А жиличка у нее еще лучше. Сейчас с работы придет, Тоже из наших краев. А мать твоя жива?
— Померла, — сказал Рогачев, хотя видел, что спрашивает его Семен только ради приличия и что на самом деле ему хочется поговорить об этой самой бабе, у которой прошлым годом утоп мужик.
— Старая будет?
— Шестьдесят один был…
— Все там будем, тут уж ничего не попишешь, — сказал Семен, задумываясь. — Поедешь, значит, после договора домой?
— Поеду.
— Так. Остаться, значит, не желаешь? А что тебе там, дома, а? Гнилая изба, огородишко? Семьи у тебя сейчас нет… Нет или скрываешь?
— Долго ли завести, — ушел Рогачев от ответа. — Дело нехитрое.
Семен поглядел на Рогачева быстро, вприщур и тихо, как-то про себя, повторил:
— Оно дело, конечно, нехитрое, да ведь и без него — как? А я бы на твоем месте еще подумал, Иван, еще бы один срок оттрубил. Тебе еще есть время, обдомоводиться успеешь.
Он глядел на Рогачева с грустью, и от этого тот злился. Можно ли было спрашивать об этом, поедет или нет? Да он не поедет, а полетит.
— Можно ведь и на год еще продлить, ты смотри, Иван.
— Ладно, Семен Петрович, погляжу, мне и без того еще почти год. Рогачев больше ничего не сказал, покосился на стол, ему хотелось есть с дороги, настроение было веселое и легкое. Давно ему не было так хорошо, как здесь, в жарко натопленной комнате с веселыми солнечными бликами на полу.
В это время в коридоре послышались голоса, шаги. Колька Афанасьев широко распахнул дверь — он, видно, только что встал с постели. За ним вошла хозяйка и еще женщина, помоложе, и Рогачев заметил ее мгновенный тревожный взгляд, брошенный на него еще из двери, и вот в этот момент от серых, широко распахнувшихся ему навстречу глаз и дрогнуло у Рогачева где-то в самой глубине, и он уже больше ни на минуту не мог забыть этого своего ощущения.
— Заждались? — засмеялась хозяйка, проворно снимая с полок у плиты какие-то банки и расставляя их по столу.
Рогачев не верил своим глазам: бутылки на столе не было.
— Подожди, подожди, — сказал Волобуев, перехватывая его удивленный взгляд, и поднял глаза на Кольку. — А ты что один?
— Настя на работе, записку оставила. У нее сегодня, оказывается, смена. Проснулся, шарю возле, нету. Да опять заснул. Хорошо вот, Софья Ильинична разбудила, до вечера бы проспал.
Колька говорил и глядел на Рогачева, он хотел, чтобы все понимали, почему он так долго спал, и это желание до того было откровенным, что все действительно понимали, почему он так долго спал, и Колька это видел.
— Вот съезжу, рассчитаюсь, да и сюда. Хватит голышом перекатываться, обрастать надо мхом-травой, надоело.
— Решил, значит?
— Решил, Семен. А чего ждать? Баба хорошая, здоровая. Чего-то я к ней сразу прилип, — Колька застеснялся своих последних слов, и Волобуев стал улыбаться.
— Рассчитываться-то зачем, по правилам она должна. Не муж к жене, а жена к мужу, давний закон.
— Работы и здесь хватит. Ты чего, Иван, стоишь, не садишься?
Рогачев подошел, сел рядом, Волобуев следил за ним своими маленькими ясными глазками. Он терпеливо ждал, когда все рассядутся и когда за стол усядется все время что-то хлопотавшая хозяйка.
— Садись, Сонь, — не выдержал он, и она послушно села рядом с ним на табуретку, откинула светлую прядку волос со лба.
— За возвращение Ванькино надо бы? — спросил Колька Афанасьев.
— Ничего, потерпишь до денег.
— Я потерплю… Ну, с богом!
Вкусная еда на пустой желудок сразу ударила в голову, но Рогачев подумал, что он все-таки здорово ослаб в больнице, ноги стали словно из ваты.
Софья Ильинична, еще больше помолодевшая и разрумянившаяся от плиты, налила настоящие щи из свежей капусты и положила в них большие куски оленины. Рогачев жадно втянул в себя вкусный запах жареного лука, мяса и придвинул тарелку. Он опорожнил ее дважды и все не мог понять, в чем секрет, — это были щи невероятно вкусные, и чем больше он их ел, тем больше хотелось, хотя в поясе становилось все туже и дышать было трудно. Какой-то незнакомый ему запах так и тянул к себе, он отодвинулся от стола, смущенный своим обжорством, больше для Таси, сидевшей тут же, на краешке стола, и осторожно хлебавшей те же щи, сказал:
— Чу-удо!
Софья Ильинична засмеялась, довольная, — оказалось, все они наблюдали за Рогачевым.
— Тут грибки пережаренные да морской капусты чуток, — сказала хозяйка. — У нас все так варят, А мясо чего ж, не нравится?
— Не могу больше, лопну.
— Не лопнешь, — пообещал Колька, придвигая к нему налитый до краев стакан холодного, ледяного кваса. — Я вначале тоже объедался, здешние бабы умеют. Вот еще подожди, крабов тебе надо попробовать, здесь их тоже поособому варят, с кожурой проглотишь. Да только после этого…
— Ну-ну, — Софья Ильинична шутливо повысила голос.
Колька наклонился и зашептал, жарко дыша в ухо, Рогачев отодвинулся.
— Кончай свою бодягу, — недовольно остановил его Волобуев.
Голос Кольки никак не мог перейти на шепот, и все хорошо слышали то, что он говорил.
— И не пьянеешь от такой закуски, вот чудо. Ну, попей кваску.
Рогачев отпил квасу и придвинул к себе оленину, и все они были рады, что он хорошо ел, что они могут сделать приятное, особенно хозяйка. Оленина была сварена, видать, с какими-то травами, была сочна, и от нее неуловимо пахло ароматом весенней тайги. Рогачеву вспомнились дикие распадки сопок в цветущем разнотравье, где он побывал прошлой весной, увязавшись с геологами на неделю.