Второй, тот, что шел рядом, был полной противоположностью: худощавый, среднего роста, жилистый, подвижный, как ртутный шарик. Черноволосый, кудрявый, смуглый. Его я про себя окрестил цыганом. Как его назвал Эдик? Тоха? Значит Антон.
Этот Антон беспрестанно что-то говорил, жестикулировал руками. Потом вдруг заметил меня, ожег мгновенным цепким взглядом и тут же вновь переключился на бурята. Но в этот миг я ощутил себя, как под прицелом снайперской винтовки. По спине пробежал холодок. Тоха меня напугал.
— Не нашли? — зачем-то прокричал навстречу им Эдик.
Хотя и так было понятно, что неведомого мне Генки с ними нет.
Коля притормозил, покачал головой. Из-под навеса вынырнула Зиночка, глянула с надеждой и погасла. Ната обняла ее за плечи. Горячо зашептала:
— Не плачь, найдется. Видишь, что ночью случилось. Наверное, потерялся.
— А если не потерялся? — девушка подняла заплаканные глаза, посмотрела на меня. — Если ему как Мишане…
— Что Мишане? — не поняла Ната. — Мишаня сам виноват. Нечего было в темноте шариться. Сам упал и ударился.
Зина хлюпнула, обратилась за поддержкой к немцу:
— Эдик, скажи ей. Скажи, что Мишу кто-то по затылку ударил. Что он не сам.
— Ударили? — это уже был голос Тохи.
Вопреки внешности он оказался низкий, подрыкивающий на «р».
— С чего ты взял?
Эдик поежился. Общение с «цыганом» не доставляло ему удовольствия тоже. Поэтому парень поспешно ответил:
— Рана на затылке, сдвоенная. А очнулся он на земле ничком. Лицом вниз.
— Та-а-а-ак…
Тоха потер кончик носа.
— Ударили, значит. И Генка пропал. И идол этот чертов.
— А карта? — спросил вдруг Коля. — Карта есть?
Все, как по команде, уставились на меня.
Что я мог им сказать? Ничего. Я вообще не знал, какое отношение эта карта имеет ко мне. Поэтому просто пожал плечами.
— Ты чего молчишь? — спросил Тоха. — Язык проглотил?
Эдик его прервал:
— Отстань от него. Не помнит он ничего. Сильно по башке получил. Даже имени своего не знает.
— Че… Чего не знает? — не поверил Тоха.
— Ничего. Отстань, говорю. Амнезия у нашего Михи. Самим надо карту искать.
Это известие повергло все благородное собрание в стопор. Я вновь потихоньку опустился на чурбак. Опять разболелась голова, перед глазами поплыло. На лбу выступила испарина. Как-то незаметно тьма затопила сознание, и я скользнул в небытие.
Очнулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Тряс и приговаривал:
— Миш, очнись! Миша, очнись, тебе говорят. Хватит меня пугать!
Голос показался мне женским. В ушах так шумело, что я не смог разобрать, кто именно говорит. Зато на автомате выдал:
— Натулик, это ты?
Что-то упало. Кто-то чертыхнулся. Совсем другой голос выпалил радостно:
— Вспомнил-таки!
Я открыл глаза. Лицо надо мной было совсем не женским. Резким, костистым, слегка порченным оспинками от прыщей. Юркино лицо. Я даже сморщился он обиды. Судьба оставила меня все там же — в тайге, с незнакомыми людьми, в далеком прошлом. А я-то обрадовался!
Здешняя Наташа стояла чуть поодаль. Выглядела встревоженной.
— Ну, вспомнил? — настойчиво повторил Юрка.
Я помотал головой, и тут же пожалел о содеянном. Мерзкой волной накатила тошнота. Накрыла, сдавила горло спазмом. Желудок подскочил до самых гланд, изверг содержимое прямо под ноги Юрке.
Сразу стало легче.
Юрка попятился, выдал традиционное народное:
— *б вашу мать! Эдик, что это он?
— Что-что, — рыжий немец раздвинул благородную публику, выбрался вперед, — у него сотрясение мозга! Самое натуральное.
— Откуда? — Юркин вопрос прозвучал довольно глупо.
За Эдика ответил Тоха:
— От верблюда! Тебя бы так шарахнули по балде.
— Ребята, — послышалось негромкое, — его бы до палатки довести и уложить. Отлежаться ему надо.
Это вступила моя Наташа. Моя? Я даже фыркнул от собственных мыслей. С каких это пор? Я совершенно не воспринимал эту девушку, как свою. Между Тохой и Юркой протиснулась серьезная Зиночка. Глянула на меня сочувственно. Попросила:
— А действительно, ребят, оттащите вы его в палатку. Ну сколько можно мучать человека?
Тоха возмутился:
— Зинуля, солнце наше, кто его мучает?
Юрка же скомандовал Эдику:
— Помогай.
Они дружно склонились надо мной, подхватили подмышки. Тихонько потащили прочь от навеса. Я вполне сносно перебирал ногами. Почти шел. Ругал себя мысленно, что так неприлично раскис. Правда, ничего с организмом поделать не мог.