— Одну минуточку, Михаил Александрович, — перебил его Столетников и передал ему трубку: — Это Олег Петрович.
Секретарь райкома, услышав голос директора, с иронией спросил:
— Ну, как знамя, Михаил Александрович? Скоро ли я увижу его у вас в кабинете?
Заневский виновато кашлянул и промолчал.
— Скажите, почему вы, не согласовав вопрос с партийной организацией, со своим руководящим аппаратом, отказались от трелевочных тракторов?
— Олег Петрович, я это сделал потому, что трактора действительно были бы нам в убыток, с ними мы зашились бы!
— А не кажется вам, что и без них уже зашились?
— Уже?.. Нет. Вы скоро убедитесь…
— Я уже убедился, — отозвался секретарь. — Советую: требуйте трактора, немедленно звоните. Я тоже позвоню.
— Олег Петрович я инженер, я, простите, лучше вас понимаю, что они нам пользы не принесут.
— А если?.. И не только оправдают себя, но и превзойдут?
«Нет, не убедить его, — понял Заневский и подумал: — Надо соглашаться, а то, если, не дай бог, сорвем график, действительно будет скандал — всех собак тогда на меня повесят!»
— Ладно, Олег Петрович, я позвоню, — сказал он. — Но вы убедитесь, что я был прав.
«Упрям, — думал о нем Нижельский, кончив разговор. — И немудрено! Привык работать на поперечных и лучковых пилах, топорами да лошадьми. Новой техники не знает, не верит, в нее, вот и пытается вытянуть план по старинке, штурмовщиной…»
Нижельский подошел к окну, распахнул створки, чувствуя на душе неприятный осадок от минувшего разговора. Он ругал себя за то, что раньше не вмешался в работу леспромхоза.
6
В коридоре послышался стук каблучков, и в комнату вошла Верочка, расстроенная и встревоженная.
— Доченька, что случилось? — забеспокоилась Любовь Петровна, откладывая в сторону работу — она штопала. — Успокойся и расскажи в чем дело, — Любовь Петровна обняла дочь и усадила ее подле себя на диване. Она старалась быть спокойной, хотя чувствовала, как волнение дочери передается и ей.
— Говорят, что папа разваливает работу леспромхоза… что он отказался от тракторов, а теперь производство в прорыве…
— Люди, конечно, преувеличивают, — сказала Любовь Петровна, стараясь успокоить и себя и дочь, — я не верю, чтобы отец отказался от тракторов… А ты не обращай на сплетни внимания.
Время было уже позднее.
«В конторе сидит или где-нибудь пьянствует?» — подумала мать и позвонила в контору, но кабинет мужа не ответил.
— Будем ужинать, доченька! Отца, видно, не дождаться, — Любовь Петровна стала накрывать стол.
По дощатому тротуару мимо окон прошел неровным шагом человек. Верочка с матерью прислушались и облегченно вздохнули — нет, это не он! Но вот скрипнула калитка, потом отворилась дверь коридора, комнаты. Покачиваясь, вошел Заневский.
Любовь Петровна переглянулась с дочерью и подошла к мужу.
— Михаил, — возмущенно сказала она. — До каких же пор ты будешь пить? Мало сплетен ходит, хочешь, чтобы о тебе, еще и как о пьянице, говорили?
— С-сплетен? П-плевать мне! — он направился к дивану и, подсев к Верочке, обнял ее. — В-вот, дочка, дела, в хвост и в г-гриву отца луп-пят…
— За что, папа? — насторожилась Верочка.
— Я отказался от тракторов, ибо пользы не вижу. На совещании поддержали меня, хотя эт-тот фантазер Леснов с Бакрадзе… чушь какую-то предложили с Верхутиным… а сек-кретарь райкома против меня…
— Значит, это не сплетни? — растерянно сказала Любовь Петровна.
— П-пусть говорят! — махнул рукой Заневский. — Они уб-бедятся, что Заневский прав, я так и сказал Нижельскому…
Верочка поднялась и, всхлипывая, ушла в свою комнату.
— Миша, родной, как же это получилось? — мягко сказала Любовь Петровна, положив ладонь на голову мужа.
— А что с-случилось? Р-ровным счетом н-ничего!.. Поговорили и кончили. Месяц-другой план не вып-полним — и срежут, а потом…
— Срежут?.. Миша, ты думаешь, что говоришь? Не план, а тебя могут срезать, все промахи тогда вспомнят! Ты послушай, что говорят люди…
— М-меня срежут? — Заневского почему-то развеселила эта мысль, и он громко расхохотался, отмахиваясь руками, будто перед ним летала назойливая муха. — Е-ерунда, в-вот увидишь!
Любовь Петровна с минуту непонимающе смотрела на мужа, но Заневский уже не обращал на нее внимания.
— Эх, Миша, Миша, — с обидой, укоризненно сказала она, — ни себя, ни других не жалеешь!