— Вы что-то не в форме нынче, Владимирович, — заметил Нижельский, внимательно вглядываясь в лицо Павла. — Случилось что?
— Сам не пойму, Олег Петрович.
В глазах секретаря было столько участия и доброты, что Павел не мог кривить душой.
— Скажите, Олег Петрович, — как бы вы поступили, если бы вас попросил товарищ написать об одном деле… Ну, а вы бы знали, что дело это его очень волнует и что если вы напишите правду, то товарищ ваш очень расстроится.
Седобородов, Бакрадзе, Столетников и Костиков, игравшие в домино, притихли, и все повернулись к Леснову и Нижельскому, приостановив игру.
— Очень даже просто, — вдруг сказал Седобородов, словно вопрос был задан ему. — Написал бы все как есть. Что еще?
— Э-э, кацо, написать легче всего, — недовольно поморщился Бакрадзе. — Надо еще помочь товарищу.
Нижельский с любопытством и вниманием слушал.
— Обычно просьбу выполняют, — сказал он, — тем более, товарища или друга. Александр Родионович и Васо Лаврентьевич правы. Мало написать. Насколько я понимаю, речь идет о Заневских — давайте говорить прямо. Надо их помирить.
Заговорили о семейных отношениях, о том, почему неполадки в производственных делах всех касаются, а семейные ссоры мало кого волнуют.
— Некоторые говорят: милые бранятся — только тешатся, — развивал мысль Нижельский. — Что ж, это правильно, если люди по пустяку повздорили. Но когда люди перестают замечать один другого, питаются в разных местах — тут уж не «тешатся», а переживают. И ничем не измерить эти переживания незаслуженно оскорбленного человека, ничем не определить, какой глубины след остается в его сознании. А ведь все это отражается и на работе человека, на его здоровье, настроении. Значит, и семейная ссора нередко приносит вред обществу.
Да, сегодня, решил Павел, он допишет письмо Верочке, расскажет все, как есть, пообещает, что поможет ее родным помириться.
В комнату вошла мать Александра и пригласила гостей к столу.
21
Павел, шедший впереди Столетникова и Бакрадзе, неожиданно остановился на тропе.
— Что там? — спросил замполит, заглядывая через плечо Павла.
— Соболь, — ответил тот и указал на парный след. — Ночью прошел.
— А почем вы знаете, что ночью? Может быть, вчера или позавчера!
— Ночью, — уверенно повторил Павел, трогая пальцем отпечаток на снегу. — Вчерашней ночью и днем падал снег, значит, следов не было бы, да и днем соболь здесь не пройдет, он не любит шума. А след свежий, еще не застыл и чуть изморозью присыпан, — Павел выпрямился, глубоко вздохнул. — Эх-х, сейчас бы побелковать или с обметом на соболя идти! — мечтательно произнес он. — Не могу равнодушно смотреть на следы, как увижу, так и заболел — тянет в лес.
— А почему в выходной не сходите?
— Ну, в выходной! — Павел безнадежно махнул рукой. — Только раздразнишь себя… На недельки бы две-три, эдак, можно! — он вздохнул, еще раз с тоской глянул на уходящую в тайгу цепочку следов и зашагал дальше.
За штабелями лесосклада поднимались дымки костров.
Грузчики, ожидая подачи порожняка под погрузку, грелись у огня, тут же был Костиков. Он что-то доказывал Раздольному, ожесточенно жестикулируя и все время показывая на грузчиков.
Подошли ближе, прислушались.
— Не первую зиму работают, — невозмутимо говорил Раздольный, глядя куда-то в сторону, — и эту обойдутся у костров!
— Костер тут не поможет, ежели метель, или, скажем, пурга, — не унимался Костиков. — Люди не отдохнут, а перемерзнут, а потом с них много не спросишь. Да и здоровье тоже…
— Обходились же раньше? — перебил Раздольный.
— А какие простои вагонов были? А сколько людей болело? А какие штрафы леспромхоз платил за простои? Вы обязаны разрешить этот вопрос, как начальник погрузки, а иначе…
— Что, иначе? — Раздольный скривил лицо и сплюнул.
— Вы… вы, Раздольный, бюрократ, — в сердцах выкрикнул Костиков, — а может, и похуже!
— Что-о?
Раздольный побледнел и грозно повернулся к Костикову, но, заметив начальство, фальшиво-равнодушно улыбнулся, будто не придал значения этим словам.
— Что, слыхали! Аль повторить еще? — вызывающе сказал Костиков и обратился к подошедшим. — Товарищи, неужто и эту зиму грузчики не получат барак для отдыха на лесобирже?
Павел, Столетников и Бакрадзе молчали, выжидающе глядя на Раздольного, и тот заговорил:
— Чем людям сидеть у костров да бездельничать, заставили бы их подносить шпалы. Поняли? — в словах Раздольного прозвучала нескрываемая злость, он явно хотел скомпрометировать своего десятника.