— Работаете вы, ребята, как черти! — сказал он и пошел в контору.
Ему улыбнулись, и у каждого на лице было: «А ты что думал?»
Тридцать первого июля нехватало половины рабочего дня; это, однако, не тревожило: нагнали десять!
— Как тебе у нас работается, Фросюшка? — спрашивал Ванюшков девушку. Он был счастлив, что Фросю перевели к нему в бригаду и что она теперь находилась все время на глазах.
— Раз с тобой, значит — хорошо...
Он самодовольно улыбался.
Иногда он видел, как Яша Яковкин заговаривал с девушкой. Это злило, но запретить парню говорить он не мог.
— Не заглядываешься на Таракана?
— На какого Таракана?
— Да на Яшку.
Фрося рассмеялась. Потом вздохнула и с каким-то надрывом сказала:
— Кроме тебя, никого не вижу... К добру ли только?
— К добру! К добру! И я, кроме тебя, никого не вижу.
Во все эти последние дни обед приносили прямо к кауперу. Сережка Шутихин любил после обеда сесть у кирпичей и, свесив по-птичьи голову, копаться щепкой в земле.
— Золото ищешь? — спрашивали товарищи.
Сережка в ответ гримасничал.
— Скоро делать будет нечего: все рекорды перебьем!
— Не бойся, на твой век хватит! — отвечал Ванюшков.
— Полюбилось мне наше строительство, — говорил Гуреев Фросе. — Немного поработаю, попривыкну, а потом поступлю в вечернюю рабочую школу. Я иной раз думаю, что вот, если б не приехал сюда, все это прошло бы мимо меня, и ничего бы я не знал.
— Правильно говоришь, дружок. Ох, и со мной такое, только сама понять не могу и рассказать трудно.
Она говорила каким-то неестественным голосом, рассудительная, серьезная, а глаза были на Ванюшкове; где он, что делает, с кем говорит? Она не скрывала от других свое отношение к нему.
После обеда стали, как обычно, на работу. Шутихин, размечтавшись, продолжал лежать на кирпичах.
— Эй, малый, не зевай! Работать пора! — крикнул Ванюшков.
Шутихин продолжал лежать. Тогда Гуреев поднялся на леса и отвернул кран от водопровода. В воздухе блеснуло серебром, струйка описала дугу, и сочные капли разбрызгались на стеганке Шутихина.
— Дождик! — крикнул, не разобрав, в чем дело, Сережка.
Раздался смех... Каупер и тот, казалось, готов был запрыгать на четвереньках.
— Нет, ты не видела номера... — сказал Ванюшков Жене, когда она пришла в цех. — Ох, была картинка!..
— В чем дело?
— Спроси Шутихина...
Ванюшков смеялся заливчато, перегнувшись пополам, со слезинками в глазах, как смеются весьма не смешливые люди, если их довести до крайности. Лицо его при этом сморщилось, покраснело и было похоже на ребячье.
— Обливаться водой! Точно маленькие! Стыдились бы! — пробирала Женя ребят, хотя сама с удовольствием приняла бы участие в подобной проделке.
В конце смены все кирпичи лежали на месте. И во второй раз Ванюшков шел по площадке с красным знаменем, шел на один шаг впереди, а за ним — члены бригады, и на душе у всех было такое чувство, словно взобрались они на высоту, с которой видны стали всему великому Советскому Союзу. Комсомольцы почувствовали, что после такой победы они уже не имеют права отступить, сдать темпы. Работать должны еще лучше, быть впереди во всем — и на производстве и в быту.
Над Доской почета вспыхнула Звезда Победы. И свет ее увидели не только на площадке Тайгастроя.
ГЛАВА VI
После отъезда Бунчужного в тайгу вся работа научно-исследовательского института металлов легла на Лазаря Бляхера, являвшегося заместителем директора по научной части и членом партийного бюро.
В институте всегда было много работы, горячей, беспокойной, теперь стало еще больше, когда занялись рядом новых проблем.
Еще при Федоре Федоровиче составили план работ, тщательно продумали его, обсудили. Требовалось пополнить институт научными сотрудниками, приобрести, а частично самим сконструировать ряд агрегатов, установок, приборов, связаться с некоторыми ближними и дальними заводами, получить наряды на сырье.
Лазарь чувствовал себя на гребне волны и, сохраняя внешнее спокойствие, волновался за успех дела. Федора Федоровича не было; он привык к профессору, высоко ценил его знания, богатейший опыт. Сейчас все требовалось решать самому.