Радузева покоробило.
— Обижаешься? Обижаться не на кого. Только на самого себя... Вот ты вспомнил ту последнюю встречу — семнадцатого года. Я тогда верил, что тебя можно спасти. Пошел бы с нами и не петлял по стране, как затравленный заяц...
— Ты напрасно считаешь меня потерянным и затравленным!
— Да?..
— Против народа я не шел. Войну ненавидел и ненавижу. Не воевал ни с белыми, ни с красными, — сказал Радузев, уставившись глазами в пол.
— Знаешь, Сергей, после той расправы в Грушках вскоре мы заняли город. Мою мать растерзал бандит Чаммер... Старик мой пять дней висел на перекладине...
Лазарь сжал рукою виски.
— Моего ведь тоже... в колодец... — тихо сказал Радузев.
— Я занялся расследованием злодеяний Чаммера. Немцы расстреляли тогда шестьдесят ни в чем не повинных людей. Разузнал все. Как выявилось, ты также имел к этому кое-какое отношение. Я разговаривал с Иваном Беспалько...
Радузев отшатнулся.
— Клянусь святым богом!
— Святым? А кто ходил к коменданту? Я ходил?
— Вызвали, — пошел.
— Сидел, говорят, часа два! Как же: задушевная беседа двух офицеров! О чем только вы могли говорить? Думаю, не о цветочках! И не о погоде!
— Ты прав: не о цветочках и не о погоде.
— Ясно! Удивительная осведомленность немецкого коменданта откуда? Только такой старожил, как ты, мог все разболтать. Против логики не попрешь! Тем более, что ты — человек мягкий...
Радузев вспыхнул и грубо выругался, не обращая внимания на то, что его могли услышать в приемной.
— Вот это в твоем характере ново! — сказал Лазарь, нисколько не обидевшись на Сергея. — Послушай, Сережка! Для других ты — человек с темным прошлым, для меня — прозрачен насквозь. Допускаю, даже уверен в том, что за четырнадцать лет ты мог измениться. И изменился. Но в тот год ты был безвольной тряпкой. Дело прошлое: признайся, использовал тебя тогда Чаммер против нас или нет? Говори, вредил нам?
— Душу мою вымотал этот мерзавец, а совесть осталась со мной!
— Постой, ты слишком поспешно ответил. И витиевато. Так о правде не говорят. Если не использовал сразу, то, может, позже? А? Говори! Я ведь был тебе когда-то другом. И ты мне кое-чем обязан. Может быть, даже жизнью своей... Скажи прямо: кто использовал тебя в борьбе против нас? Ты сам знаешь, живем в какое время: и партийная оппозиция работает, и промпартия натворила бед, и борьба продолжается. А ты — самая подходящая фигура для них...
Радузев горько рассмеялся.
— Я — безвольный человек? Подходящая фигура?.. Плохо же ты меня знаешь, хоть и другом назвался...
Через лицо Радузева прошла тень. Он нахмурился, весь как-то съежился, подобрался.
— Откуда ты взял, что я — вредил? Или что я должен вредить? У меня что, на лице написано? Ты что — сторонник теории Чезаре Ломброзо и разделяешь его дикие взгляды? У меня есть свои странности, но я никогда никому не мешал жить так, как он хотел. И переделывать жизнь не собираюсь.
Убедительный тон Радузева не тронул Лазаря.
— А я сомневаюсь. Кстати, ты к промпартии не имел касательства?
— Никакого.
— Или остался в числе нераскрытых?
Радузев оглянулся на шкаф, стоящий в углу кабинета.
— Постой минутку. У тебя тут нет реактивов?
— Каких реактивов?
— Ну — C2 H5 OH?
— Захотелось спирта? Этого не держу.
— Другие держат. Специально для друзей.
— Не держу.
— Так позвони, пожалуйста, в лабораторию, пусть принесут в мензурке кубиков пятьсот.
— Ты с ума сошел!
— Нисколько. Нас двое. В крайнем случае беру на себя четыреста.
— Нет.
— Как хочешь! — Радузев безвкусно пожевал губами. — Теперь отвечу тебе, Лазарь. Если бы ты не был мне так дорог, я б тебе за твои подозрения морду набил!
Лазарь рассмеялся.
— Видишь ли, мы так долго не встречались, что некоторое излишнее число вопросов, которые я предлагаю, имеет под собой и психологическое и историческое обоснование. Мы слишком хорошо знаем друг друга по прошлому. Хочется знать и по настоящему. Я хочу точно знать, в какой среде ты вращался, какой диффузии взглядов подвергался, — сказал Лазарь.
— Я уже ответил. К чему повторяться?
— Значит, ты в течение четырнадцати лет сидел в глуши подобно куколке? Обмотал себя паутинкой, приклеился в щели или на чердаке и предавался метаморфозе гусеницы в бабочку? Так, что ли, понять тебя должно? А, превратившись в бабочку, выпорхнул на свет? И прямо ко мне?
— Чепуха! В человеческую метаморфозу я верю мало.
— И очень плохо. Скажи откровенно, Сергей, что тебя потянуло ко мне в институт? Он ведь имеет оборонное значение. Институт металлов!