Но первый военнопленный уже глядел в потолок, не обращая ни на что внимания.
— Ненавижу офицерье! — сказал низкорослый солдат, вернувшись в вагон, когда пойманного доставили к коменданту разъезда. — И сколько они поизмывались над нашим братом!
— И не говори!
В купе вошел патруль.
— Предъявляй документы!
Заросший волосами военнопленный засуетился. Когда подошли к полке, он протянул бумажку. Старший караула — у него была широкая красная повязка на руке — посмотрел военнопленному в лицо.
— Василий Сивошапка? — прочел в документе.
— Сивошапка!
— Пленный?
— Пленный.
— Может, офицер?
— Младший унтер. Там написано...
— Куда едешь?
— На родину.
— Что везешь?
— Белья пару да вшей отару!
В вагоне раздался смех.
— Получай!
— Скоро поедем? — спросил Сивошапка.
— Скоро. А ты кто? — обратился старший патруля к соседу Сивошапки.
Тот спокойно расстегнул прореху брюк и полез за документами.
— Так что Беспалько Иван. Еду в Троянды. На свое господарство. Пленный.
— Получай!
Пока Беспалько засовывал через прореху документы, Сивошапка уже успел натянуть на голову шинель.
— Спишь? Спишь? — спросил Беспалько земляка. — И чего это с ним, а? — обратился он к солдатам. — Только документы предъявлял и уже дрыхнет!
Солдаты подняли головы к верхней полке.
— Хворь бывает такая! — сказал кто-то.
— Всякая у людей хворь бывает... — заметил солдат, стоявший у окна, — он помогал ловить переодетого офицера.
Патруль двинулся дальше.
— Человека разве сразу поймешь? Хитрее человека нет зверя!
Сивошапка не шевельнулся. Но лежал он, как на углях. Часа через полтора поезд тронулся. «Еще сутки томиться, — и это в лучшем случае... — подумал Сивошапка, лежа под шинелью и слыша все, что говорилось в вагоне. — Хоть бы скорее кончилась пытка...»
Поезд пошел, нигде не задерживаясь, — бойко, как отдохнувшая лошадь. Станции мелькали одна за другой. На коротких остановках толпы солдат осаждали состав: они пролезали в двери, в окна, цеплялись на подножки, на буфера, на крышу, прокладывая себе дорогу винтовками и бранью. Под ругань, выстрелы поезд срывался с места, солдаты продолжали цепляться на ходу, забрасывая вещи и все убыстряя шаги, пока им не протягивали рук.
На конечную станцию поезд пришел ночью. Вагон остановился против вокзального здания, на пол лег луч света от фонаря. Со всех полок свесились ноги в сапогах, ботинках, опорках. Несмотря на белую полосу света, в вагоне было сумеречно. Солдаты, собирая пожитки, чиркали спичками. Многие были в пути по нескольку недель, обжились, кое-что достали для жен и детишек, терпеливо ожидали встречи. Но на конечной станции терпение лопнуло: сбились в проходе, и никто не хотел уступить другому дороги.
— Товарищи, подвиньтесь немного! Все равно разом не выйдем! — убеждал чей-то голос.
— Небось, сам не подвинешься!
— Народец!
— Ломи, душа вон!
— Ой, задавили! Дыху нет...
— На фронте не задавили, так дома у себя задавят...
— Такого, как ты, задавишь!..
Нажали. Взлохмаченный солдат с разорванным пополам козырьком принялся расшвыривать стоявших солдат. Никто не сопротивлялся, никто не протестовал. Пробка протолкнулась. Стали вытаскиваться, переворачиваясь по нескольку раз, пока не касались ногами земли.
Сивошапка посмотрел вниз. С полок сбрасывали вещи. Кто-то зацепился рукавом шинели за крюк, и по вагону раздался треск... У кого-то упружисто лопнул ремень, на котором через плечо висел сундучок. Кладь ударила по ноге стоявшего сзади него солдата. Минут через десять в вагоне стало свободнее.
«Пора!»
С полки еще раз свесилось заросшее до бровей лицо Сивошапки. Держась за поручни, сошел Беспалько. Свет падал прямо на него, и Сивошапка увидел своего соседа во весь рост. Иван был в дырявой шинелишке, в обмотках, сползших на худые ботинки, — сухой, жесткий человек, лицо которого, видно, редко оживляла улыбка. Постояв с минуту, он нахлобучил потертую шапку. С одной стороны ее не было крючка, бок шапки наседал на ухо.
Потом он снял сундучок, украшенный жестяными узорами, вырезанными из консервных коробок, взвалил кладь на плечо и кивнул Сивошапке, как если б они об этом уже давно договорились:
— Пошли!
Сивошапка заметил, что его земляк из Троянд говорил то по-украински, то по-русски. Когда вышли из вагона, увидали толпу, теснившуюся на перроне. Образовалось два течения: приехавшие протискивались в зал, а солдаты, уезжавшие из города, пробирались навстречу.