— Меня опросил какой-то военный, которого я не знаю и которого больше никогда не видел.
— Это, так сказать, предварительная стадия... А последующая?
— Какая последующая?
— Не притворяйтесь! Мы отлично понимаем друг друга... Вам не хочется назвать имя известного нам обоим лица... Не так ли? Давайте без масок!
— Меня никто не допрашивал. Я сам рассказал, что случилось, и недоразумение тотчас разъяснилось.
— Кому вы рассказали?
— Вероятно, начальнику штаба.
— Почему, вероятно?
— Потому что я точно не знаю, какую должность занимало лицо, с которым я беседовал.
— Может быть, вы тогда точно знаете фамилию лица, с которым вы так приятно беседовали?
— Это никакого отношения к делу не имеет!
Майор затрясся от смеха.
— Вы шутник, честное слово, шутник! Но, согласитесь, с приятными людьми не только приятно побеседовать, но о них приятно и другим рассказать! Итак, фамилия этого лица?
— Зачем вам?
— Я вас прошу назвать!
— Я не хочу здесь марать эту фамилию!
— Что вы сказали? Что вы сказали, господин поручик? — Майор налился кровью. — Итак, в последний раз: его фамилия?
Тогда и Радузев налился кровью.
— Я не скажу!
— Что?
Майор встал. Встал и Радузев.
— Повторяю: этот человек меня не допрашивал. Он спас мне жизнь. И оградил всех нас от возможных эксцессов. И фамилию его я вам никогда не назову!
Майор прервал вопросы. Он прошелся по кабинету, постучал сухим пальцем по стеклу и вдруг остановился перед Радузевым.
— Садитесь. Не скажете ли вы, по крайней мере, где теперь находится ваш благодетель?
— Я этого не знаю.
— Не скажете ли вы в таком случае, где находятся его родители?
— Это известно каждому в Грушках.
— А вам?
— И мне.
— Итак?
— Не спрашивайте меня! Я все равно ничего вам не скажу. И позвольте на этом откланяться.
— Это преждевременно. Известно ли вам, что отец его — кузнец.
— Я уже сказал вам, что на эту тему беседовать не намерен.
— Скажите мне тогда: не думаете ли вы, что местопребывание вашего благодетеля хорошо известно его родителям?
— Думаю, что местопребывание его не известно родителям.
— А если бы мы вас попросили узнать или выяснить этот вопрос?
— Я этого не сделал бы никогда.
— Постараемся обойтись без вас. Не скажете ли тогда, кто из местных жителей оказывал вооруженное сопротивление нашим войскам при вступлении в город?
— Откуда мне знать?
— Как может не знать этого офицер русской армии?
— Я не считаю себя офицером. И менее всего интересуюсь вашей войной!
— Вот как! Кем же вы себя считаете?
— Я прежде всего — русский человек. По образованию — инженер.
— Где вы учились?
— В Петербургском технологическом институте.
— Значит, вы инженер?
— Я вам сказал.
— Странно, почему вы носите погоны пехотного поручика? Вы что, решили скрыть от нас свое подлинное воинское звание? И род войска, в котором служили? С какой целью вы это сделали?
— Я ничего не скрываю...
— Согласитесь, это... это... все-таки подозрительно... Что вы скажете?
— Я уже сказал все. И на этом позвольте проститься! — Радузев встал и кивнул головой.
— Сядьте. Беседа далеко не окончена. Она только завязалась...
Радузев сел.
— Быть инженером, служить в специальных войсках и выдавать себя за пехотинца?
Майор сделал отметку красным карандашом на другом листке.
— Сколько лет вы сражались против нашей армии?
— Со дня переброски на фронт.
— То-есть?
— С марта пятнадцатого года.
— Когда вас взяли в плен?
Радузев опешил.
— Откуда вы взяли, что я был в плену?
Майор удивился.
— Не хотите ли вы сказать, что не были в плену?
— Я не был в плену.
Майор привстал с кресла.
— Повторите, что вы сказали?
— Повторяю: я не был в плену. Если вам об этом что-либо известно, так это недоразумение... Я возвращался с фронта в одежде военнопленного, чтобы в дороге избегнуть всяких эксцессов... В те горячие месяцы с офицерами расправлялись круто. Мне удалось достать документы умершего от сыпняка одного военнопленного. Звали покойного Сивошапкой... Дома я сохранил эту версию...
Впервые, за все время допроса, смутился майор.
— Постойте, одну минуточку.
Майор подошел к небольшому железному сундуку и отпер замок. Офицер долго рылся в сундуке и наконец вынул папку. Стоя спиной к Радузеву, майор пересматривал наколотые на застежку листки бумаги. Потом, весь багровый, он подошел к Радузеву.