Отец мой, готовясь к отъезду из Грушек, передал мне свое богатство, боясь, что в дороге могут его убить или обворовать: с большими деньгами он боялся выбираться из Грушек. И вот...
Я сказал, что этот второй взнос сделаю на месте казни, когда смертники будут отпущены. Конечно, я рисковал: они могли вытянуть у меня золото и вас пустить в расход. И меня заодно, чтобы концы в воду. Кто стал бы в те времена разбираться?
И вот... я переоделся. Я должен был ждать «воронка» на окраине города в час ночи. Что я пережил, ожидая, рассказывать не стану... У меня был какой-то липовый пропуск. Офицерская шинель, папаха. Я поднял воротник. Перевязал лицо черной косынкой, чтобы меня не только ты не узнал, но никто и из охраны «воронка». Карманы шинели оттопыривались от золота...
Словом, во втором часу ночи «воронок» подобрал меня. Мой офицер всунул мне в руку пистолет и сказал, что я буду сам «расстреливать»... Остальное тебе известно... В то время у меня сильно разболелась рана на ноге, и я прихрамывал. Ты это заметил? Такова история...
Радузев остановился.
— Да... пожалуй, совпадает... Действительно, наша машина почему-то остановилась в дороге. Это я помню. И потом офицер прятал свое лицо... И на глазу была черная повязка... Чем же у тебя дело кончилось?
— Потом раскрылось... Офицера шлепнули... Дал теку я... Грозила и мне шлепка... Говорю правду. Можешь верить, можешь не верить, я ведь не искал медали «За спасение погибающих» и теперь не ищу. Ты сам вытянул признание. Я пришел к тебе проситься на работу.
Лазарь задумался.
— Что же мне с тобой делать?
— А что тебе надо делать?
— Ты понимаешь, если бы все было так, как рассказываешь, то я тебе должен руку пожать, пожать руку, как благородному человеку. Но меня гложет червь... не скрою: так ли все то было?
Радузев с грустью покачал головой.
— Ладно. Мы это обстоятельство проверим. Больше у тебя нет никаких заслуг перед революцией?
— Не знаю. Но раз на то пошло, могу тебе сообщить еще одну вещь.
— Снова в этом роде?
— Почти...
Лазарь встрепенулся.
— Давай! Давай заодно! Все равно разбираться придется. Сам понимаешь. Мы ведь не мальчики!
— Как хочешь. Я узнал, где находится комендант Престольного!
Лазарь ударил кулаком по столу и вскочил.
— Ты в своем уме или рехнулся от алкоголя?
— Послали как-то в командировку на Тайгастрой. Прихожу на рабочую площадку доменного. Понадобилось чего-то. Гляжу... у меня и сейчас поджилки трясутся...
— Кто он? Кто?
Лазарь уцепился за Радузева.
— Ты оторвешь рукав! Куда тянешь?
— Кто он?
Радузев прошептал в самое ухо, так что у Лазаря перепонка заболела.
— Консультант Август Кар...
— Ты отдал его ГПУ?
— Нет.
— Почему скрыл? Он узнал тебя?
— Я как увидел его, так шарахнулся, словно очумелый...
— Почему ты скрыл от ГПУ? Раз ты честный человек, почему не отдал его властям?
— Боялся. Спросят, откуда знаю, не связан ли с ним. А чем докажешь, что не связан? Ведь это самое страшное, когда тебе не верят. Чем доказать можешь? Ты душу свою готов вывернуть наизнанку, а тебе не верят. И ты ничем не можешь доказать: потому что несовершенное преступление недоказуемо. И это ужасно!
— Чепуха! У нас люди разбираются тонко!
— А вдруг, думаю, сделают очную ставку с Чаммером? Он же — собака! Может наговорить, что захочет. А чем я докажу, что он врет? Разве это не страшно?
— Ну, хватит! Пойдем.
Лазарь потащил Радузева из-за стола. Они вышли. Радузев не сопротивлялся. Вечер показался ему очень темным, хотя Москву заливал свет фонарей.
— Куда ты меня тащишь? — спросил Сергей.
— Туда... на р е н т г е н... Мы тебя просветим, как следует!
— За что?
— Не такое время, чтобы сквозь пальцы смотреть на людей с путаной биографией. Не такое время! Сейчас каждый должен быть ясен и прозрачен, как стеклышко. А если имеются затемнения, — пожалуйста, на рентген!
До Лубянской площади было рукой подать. Радузев задрожал, и Лазарь должен был сильно прижимать к своему боку его руку, чтобы успокоить Сергея. За углом Радузев остановился.
— Ну, чего?
— Дай отдышаться...