— Мадемуазель Женя! У меня есть к вам несколько вопросов. Я хочу поговорить с вами на политическую тему. Я верю вам, и мне дорога ваша искренность.
— Какое длинное предисловие! — засмеялась Женя. — Спрашивайте, отвечу искренне. Не люблю лжи и обмана!
— Мне хочется, Женя, понять душу русского человека. Она для меня — загадка. До мировой войны я десять лет жил в Петербурге. Мне тогда казалось, что я хорошо знал вашу страну. Теперь я вижу, что заблуждался. Я не знаю вашей страны, не знаю русского человека.
— Что ж, я постараюсь помочь вам...
Голос у Жени задушевный.
— Скажите, откуда у ваших людей столько упорства? Им ведь бывает порой очень трудно, а они упрямо идут вперед, все вперед, преодолевая всякие препятствия. И побеждают! Что движет вашими людьми? Ведь они могли бы жить спокойно, тихо, благополучно. Почему ваши люди так много работают, и в то же время не видят в работе тяготы, службы, принуждения? Труд для вас, русских, какой-то радостный, хотя физически ведь он очень тяжел.
Женя смотрит сбоку на француза. Он, как всегда, безукоризненно одет, выбрит. Он очень вежлив. Но сегодня он какой-то необычный, взбудораженный.
— Мне кажется, месье Шарль, что если кого-нибудь крепко любишь, то для него можешь работать день и ночь, переносить какие угодно лишения, лишь бы любимому было хорошо.
— Я вас понимаю, Женя, вы думаете о родине. Но ведь у каждого есть своя отчизна и каждый ее любит. И все-таки у нас не так работают, как у вас.
— Ах, совсем не так у вас любят отчизну, как мы любим, — перебивает Женя. — Никто так не любит! Потому что ни у кого нет такой родины, как у нас! И народ у нас особенный, он все отдает, чтобы оградить ее от опасностей. На все пойдет. На любую жертву!
Помолчав с минуту, Шарль сказал:
— Русским кажется, что им угрожает опасность, военная опасность. Вы не можете освободиться от чувств, вызванных интервенцией. Вы в кольце государств, общественный строй которых противоположен вашему. Но ведь это могут понимать вожди, а не рядовые люди.
— Идите дальше, идите с открытым сердцем и поймете, месье Шарль, — говорит Женя.
— А дальше для меня — тупик. Не надо закрывать глаза на трудности быта. Наконец село... деревня... Не всем ведь по духу коллективизация, не все отказались от собственнических страстей. Это весьма серьезный вопрос. Вы думаете, они не ведут агитации? Сможете ли вы утверждать, что среди рабочих нет отсталых, со всякими старыми взглядами? Наконец есть прямые враги, скрытые и открытые. И почему вы, несмотря на это, побеждаете? Вот это мне не понятно.
Француз поставил вопрос прямо, и она должна ответить прямо.
Женя задумывается.
— Конечно, — отвечает Женя, — жизнь — не схема. У нас есть и враги, и отсталые люди. Это неизбежно. У каждого в семье есть свои недостатки. Но главное не в этом. Советская власть — каждому труженику своя, кровная власть. Она открыла перед ним двери: трудись, учись, твори, улучшай жизнь, переделывай ее. Есть ли у нас трудности? Есть, но каждый у нас знает, что эти трудности не лежат в системе нашей, в нашем строе, они порождаются вами, капиталистическим окружением. Не будь этого окружения, жизнь была бы еще лучше.
— Я хотел, чтобы вы правильно поняли меня, мадемуазель Женя. Все эти вопросы меня неспроста волнуют. Вы скоро узнаете, почему. Очень скоро... — говорит Буше.
И Женя видит, что француз на самом деле глубоко взволнован, у него даже задергалась бровь, хотя никогда этого прежде Женя не замечала.
— Вы — совсем молодая, Женя, но вы — настоящая русская девушка, я это чувствую, и я уверен, что вы поможете. Мне как-то особенно легко говорить вам о своих сомнениях, обо всем, чего я не понимаю. Очень может быть, что перед другим человеком я не стал бы открывать свою душу, говорить о своих сомнениях. А я не хочу сейчас ни в чем сомневаться. Мне должно быть все ясно. И вы вскоре узнаете, почему.
«Что он задумал?» — спрашивает себя Женя.
Они доходят до площадки доменного цеха и расстаются. Шарль, как всегда, долго смотрит Жене вслед.
После укладки свай и бетонирования площадки Гребенников немедленно перевел людей на строительство коксовых печей, хотя стояли сильные морозы и зимой такую работу никто не производил.
«Здесь я кое-что смогу показать...» — подумал Старцев, научившийся кладке огнеупора на строительстве в доменном цехе. Хотя он знал, что здесь и кирпичи другие, и марок их более трехсот, и класть их надо по очень сложному чертежу, — он был уверен, что дело пойдет горячо.
Ему казалось, что раз он сам чего-нибудь на производстве не умеет делать, он не может пользоваться уважением со стороны рабочих.