— Неужели сорвемся? — вырвалось у нее.
— Нет! — сказал Старцев и вдруг снял с себя бушлат. — Кирпич, ребята, надо брать так, а не так! Класть так вот! Смотрите! — обращался он к рабочим, переходя от одного к другому.
Недавно переброшенные на коксохим рабочие удивленно смотрели на парторга. Стал на огнеупорную кладку вслед за парторгом и прораб Сухих, не желая отставать от «начальства». Впрочем, он вообще изменился к лучшему: меньше обижался, ближе к сердцу принимал все, что делалось на участке.
— Нагоним ли? — спрашивала Женя Шарля Буше. — Ведь первого мая мы пускаем профессорскую домну. А сколько вам надо на сушку печей?
— Нагоним! — ответил Буше и тоже снял с себя шубу.
Он ловко подхватил кирпич и положил на раствор, схватил второй, третий. Клал он легко, быстро, и со стороны казалось, что кирпичи сами, без участия человека, торопятся лечь на свое место.
— Э, да вы работаете, как заправский печеклад! — сказала Женя.
— Такая школа, мадемуазель Эжени! — отвечал Шарль, прикладывая рукав белейшей сорочки ко лбу. — Не отходите от меня! — кричал он по-французски, когда Женя сходила с мостков. — Я лишаюсь без вас силы!
К концу декабря выкладывали по 0,9 тонны, а потом по 1,2. Сдвиг был очевиден, цехком заносил лучшие бригады и лучших ударников на красную доску. Бригада Ярослава Духа получила тысячу рублей премии, Деревенко дважды получил по восемьсот рублей. Ведерникова премировали великолепными оленьими пимами. Позже выкладка не спускалась ниже 1,5 тонны — втрое больше французской нормы. Одновременно заканчивалась огнеупорная и кирпичная кладка вспомогательного хозяйства коксохима, заканчивались железобетонные и монтажные работы.
Потом первую очередь коксовых печей поставили на сушку. Зимняя кладка и бетонирование требовали особых условий сушки. Гребенников согласился с французами и решил дать максимум времени на сушку и разогрев печей.
Кладка и монтаж остались позади! Это было торжество на всю строительную площадку комбината. Самый отсталый участок, сидевший на «улитке», перешел на «аэроплан».
На собрании от имени рабочих и инженеров поднялся на трибуну Ярослав Дух. Он любил выступать, и ему предоставляли эту возможность.
— Товарищи, — сказал он, — все знают, как строился наш коксохимический завод. Я дрался с Колчаком. Тогда я был австрийским военнопленным. Теперь — я гражданин Советского Союза. Строитель социализма. Задание партии и правительства наш коксохим выполнил!
Журба встал и, глядя на Ярослава, зааплодировал. Гребенников, сидевший в президиуме вместе с Бунчужным, наклонился к старику.
— Кажется, все идет, как надо, — тихо сказал он. — Я очень этому рад, Федор Федорович...
— Я был здесь гостем, — говорил Шарль Буше Жене, сидя с ней на дальней скамье. — Россию знаю хорошо. Но СССР? Нет. Это новая страна. Новая страна на карте мира. Со своими людьми. Со своей государственной системой. Я хочу от всей души делать то, что и вы. Верить с вами. Быть таким, как ваши лучшие люди. Вы поможете?
Женя краснеет.
Шарль берет ее руку: пальцы его холодны. Женя не отнимает. Он целует ей руки здесь, в зале заводского клуба, и его чисто выбритый подбородок дрожит.
Часов в десять вечера Шарль Буше позвонил Гребенникову. В управлении его не оказалось, позвонил домой.
— Вы простите, Петр Александрович... Мне очень хотелось бы встретиться с вами наедине.
— Что случилось?
— Я не могу по телефону...
— Приходите.
Гребенников встретил Шарля в коридоре.
— Раздевайтесь!
Они прошли в комнаты. Буше обратил внимание на то, что в кабинете начальника строительства обстановка была отнюдь не кабинетная. Скорее всего это была спальня. Спальня холостяка, в которой для удобства находилось все, что надо человеку: и библиотека, и сервант с продуктами, и низкий столик, за которым можно работать, не сходя с тахты.
— Садитесь, господин Буше. Чем могу быть полезен?
Буше долго собирался с мыслями, хотя видно было, что приход его не был случаен. Он сидел в мягком кресле и смотрел Гребенникову в лицо, словно искал в глазах начальника строительства, в выражении его лица поддержку своим мыслям, своему решению.
— Срок моего контракта близится к концу. Меня отзывает фирма. Как ее служащий, я обязан подчиниться.
— Так что же?
— Я не хочу уезжать. Больше того: я хочу порвать со своей фирмой. Хочу навсегда остаться в России. В Советском Союзе. Больше того: я хочу принять советское подданство и навсегда связать свою жизнь с вашей. С жизнью вашего народа...