«Забыл сказать, чтобы вымыл... А спросить он, видно, не решился... Ничего, скоро привыкнет. Будет чувствовать себя как у родного отца».
Гребенников поправил одеяло, несколько минут постоял над спящим, — лицо у мальчика было спокойное, а у Гребенникова грустное, задумчивое.
«Ну вот... и очень хорошо... — подумал он, покидая комнату. — Очень хорошо», — ответил на свои мысли.
Хотя Борис Волощук пытался убедить себя в том, что после разрыва с Надеждой ее жизнь не должна более интересовать его, однако он замечал за собой особую любознательность по отношению ко всему, что касалось Нади. Дни, а часто и ночи, как прежде, уходили на работу. По поручению партийного комитета, он вел заводской кружок политграмоты. В цехе, в людях было все, что могло заполнить его до краев, и он убеждал себя не поддаваться «меланхолии».
Жил Борис с Митей Шахом в одной комнате. Щадя самолюбие друга, Митя не расспрашивал его ни о чем интимном, хотя видел, как страдал Борис. Впрочем, на большие разговоры времени оставалось мало. Приходили они обычно в разные часы, стаскивали с себя одежду и заваливались спать. Иногда Митя заставал Бориса в неурочное время. Борис лежал на кровати, положив ноги на газету; сапоги были густо измазаны грязью. Он смотрел в потолок. Видеть человека, уставившегося в потолок, не легко! В такие минуты Митя на цыпочках подходил к постели, тихонько раздевался и укладывался спать. Если же забегал за чем-либо, брал то, что требовалось, и закрывал за собой дверь.
— Эк тебя извело! — сказал он однажды другу.
Борис сощурил глаза и притворно спокойным голосом спросил:
— Ну, что нового? Как у тебя на мартене?
Митя принимал вызов и начинал говорить о делах своего цеха. Мартеновцы шли на стройке впереди.
— А у меня, Борька, радость... Приехала Анна Петровна! — сказал однажды Шах.
— Какая Анна Петровна?
Митя смутился.
— Ну, Анна Петровна... Помнишь, я тебе рассказывал? Ты знаешь... Бывшая жена Штрикера...
Борис помолчал.
— Что же вы будете делать?
— Как что? Мы счастливы! Я говорил с Журбой. Он посоветовал Анне Петровне взять группу в заводской школе для малограмотных. Анна Петровна уже работает. И я хочу, чтобы ты познакомился с ней. Какая она хорошая... Я счастлив... так счастлив!..
— А я все люблю Надежду. Какое-то безумие... — тихо сказал Борис, словно боясь, что их могут услышать. — Если бы ты знал... Я даже как-то и не представлял, что нас что-либо разлучит. И вот... Разве я... вправе удержать подле себя другого, если тот остыл, хотя у нас ничего не было, кроме дружбы.
Митя выслушивал, а думал о себе.
— Надя хорошая... За нее жизнь отдашь... — слышалось Мите.
Да... Меланхолия не покидала, как Борис ни боролся с ней. Она привела его однажды к Наде в комнату. Кажется, впервые он не справился с собой...
Надя не удивилась. Это было поздно вечером, за окном светил фонарь; первые снежинки падали, точно цвет вишен под ветерком. Наде хотелось сказать что-то утешающее. Они сели у окна, и Борис не отрывал глаз от прозрачных хрупких снежинок, пересекавших луч фонаря.
Она наклонилась, смотрела на кружевные снежинки, падавшие чаще и чаще.
Так ничего он и не сказал ей в тот вечер, потому что оба понимали друг друга без слов и не могли ничем помочь друг другу. Без слов проводила его до выхода. Борис сделал несколько шагов и остановился. Остановилась Надя.
— Иди... Не надо так... — сказала она. — И никто из нас не виноват... — И пошла по длинному коридору к себе в комнату. А он стоял и слушал ее шаги.
Иногда Женя Столярова говорила ему о Наде; получалось это у нее особенно задушевно и просто. Он жадно слушал, не пропуская ни слова и ища чего-либо, что могло бы перебросить мост к прошлому.
В сущности, все было ясно и так. К прошлому не было возврата.
Жизнь бежала с каждым днем быстрей и быстрей, открывая дали, в которых таилось столько неизведанного.
Медленное выздоровление началось, в сущности, после того посещения Надежды. Одна жизнь кончилась.
Начиналась вторая.
Ему нравилось, как рыжеволосая, насмешливая Фрося подносила кирпичи, нравилось, как нагибалась стройная, тонкая, гибкая, как шла, улыбаясь подругам. От ее фигурки веяло чистотой, и можно было подолгу смотреть на нее, испытывая спокойную, светлую радость.
— Не тяжело, Фрося? — спросил он ее однажды. Она удивилась, что ее знают по имени, что ее приметили.
— И больше могу!
— Сильная такая?
— Сильная!
— Ты и любишь так?
Фрося покраснела.
Он знал, что Фрося встречалась с Ванюшковым, знал, где жила она, в какие часы работала. «Первый «звездочет» заслонил для нее мир... К сожалению, я не «звездочет...» — думал он.