Журба остался доволен. Он вышел во двор и остановился возле окна, сквозь которое видно было, как занималась с комсомольцами Надя. «Не буду мешать ей. Если зайду, это может смутить ее».
Проходя мимо мартеновского цеха, он снова вспомнил разговор с инженером Шахом и остановился. «Неужели моя подозрительность переросла границу? Неужели я поддался гнусному чувству сплошного недоверия? В чем его вина? Если я действительно не знал, что отец его — эмигрант, то в этом сам и виноват. Почему поздно поинтересовался? Не заглядывал в анкеты?»
Следовало сейчас же исправить ошибку, не щадя собственного самолюбия. Журба поднялся на помост, откуда шла кладка печей. Инженер наблюдал за работой, вид у него был мрачный, насупленный.
— Я на минутку оторву вас от работы!
Увидев Журбу, Шах снова заволновался.
— Расскажите все-все о себе! — сказал Журба, садясь на кирпичах, в стороне от людей.
Митя стал говорить анкетным языком с чувством обиды, погасить которую не мог. Журба остановил его.
— Я просто хочу ближе познакомиться с вами. Вы сами видели, что произошло на площадке. А каждому советскому человеку дорого то, что создано трудом коллектива.
— Я понимаю, — сказал Митя. — И в моей личной жизни нет ничего дурного. Я не могу отвечать за поступки родителей, с которыми не поддерживаю никаких отношений. Всю мою биографию вы можете проверить, она на виду. А с отцом я расстался, когда мне было пятнадцать лет... Отец был инженером на заводе Шадуар в Екатеринославе. В тысяча девятьсот девятнадцатом году он решил с мачехой бежать за границу вместе с отступающими белогвардейцами. Я отказался ехать с ним и в день его отъезда убежал из дому. Где он, жив ли, я ничего не знаю.
Митя остановился.
— Мне трудно было сначала одному. Я поступил на завод Петровского чернорабочим. Ну и стал работать, расти, окончил рабфак, институт... Все эти данные есть в моей биографии. Вы можете проверить каждый день моей жизни... Я не обижаюсь на вас. Ваш долг знать каждого человека. Не обижаюсь, хотя мне больно...
— Я хочу знать каждого человека Тайгастроя не только по данным анкеты. Вы поймите, товарищ Шах, что бывшие люди, разные там помещики и фабриканты, кулаки, расползлись по уголкам, чтобы исподтишка клеветать на нас, резать провода, засыпать песком подшипники, путать марки огнеупора, выводить из строя генераторы. «Идеологи» этой банды делают последнюю ставку. Они ничего не теряют, потому что все уже потеряно ими давно.
Митя внимательно слушал, опустив голову, как школьник. Наконец он сказал:
— Мне очень тяжело, если вы в тайниках души причисляете меня к «потенциальным» врагам только потому, что мой отец эмигрант.
Журба прислушался к самому себе.
— Вас? Нет. Вас я не причисляю. Поэтому так откровенно говорю. Если вас обидело мое внезапное вторжение, простите. Я поступил правильно, хотя, может быть, и не совсем чутко. Еще раз говорю: я не хотел вас обидеть, но узнать вас глубже — мой долг. Я верю вам. И вы, как каждый советский человек, должны помочь нам распознавать врагов до того, как они себя активно обнаружат. Это такой же долг инженера, служащего, рабочего, как и производственная работа.
Они расстались. Камень свалился с сердца Мити. Он пошел к бригадам, гордясь тем, что мартеновцы шли впереди других и что в этом была частица его труда, как начальника участка.
Когда Журба подходил к воротам, его встретил Роликов.
Был он, как всегда, недоволен чем-то; в длинном своем пальто на вате показался Журбе куцым, как подросток.
— Хорошо, что встретил вас, товарищ Журба.
— Что случилось?
— У меня конфиденциальный разговор.
— Вы не в соцгород?
— Нет.
— Я вас слушаю.
— В доменном цехе слишком высокие темпы. Это всем нравится. Но на этом легче всего сыграть врагу. Темпы высокие, значит качество низкое. Кладка огнеупора имеет свои законы. Быстрота кладки печей и кауперов даст себя знать. Помяните мое слово. Я не боюсь об этом говорить, хотя сейчас многие поджали под себя хвост. Мне хвост незачем поджимать. Говорю по своему разумению старого инженера, по своему многолетнему опыту. При задувке печей все наши темпы могут вылезти боком. Профессор Бунчужный — мечтатель! Кроме своего ванадия, он ничего не видит в жизни. Пользуюсь случаем в этот тревожный час обо всем сказать вам, как представителю партии на заводе. Говорю заранее, пока есть время и возможности принять соответствующие меры. На эту тему я в свое время говорил с Гребенниковым, но результатами разговора я не удовлетворен.