Профессор говорит по-русски, Коханец по-украински. Она вытирает лицо, на лбу остается меловая полоска.
— Дайте термохимическую характеристику нижней зоны доменной печи!
Профессор чем-то заинтригован. Он подпирает бороду пятерней, открывается багровая складчатая шея, как у индюка.
Надежда напрягает память, ее лоб в мелких крупинках пота. Она излагает сложную термохимическую характеристику с точностью, удивляющей профессора. Но девушку смущает его взгляд. Коханец смотрит на свои ноги — они без чулок, низ короткой юбки испачкан мелом. Она счищает мел, белая ладонь еще гуще пачкает колени. Тогда, сердясь на себя, на нелюбимого профессора, девушка поднимает голову и отвечает, дерзко глядя ему в лицо:
— Прямое восстановление железа твердым углеродом можно итоговой записью представить так. — И снова стук мелка и запись реакции через всю доску.
Штрикер удивлен. У этой студентки еще и хороший голос. И потом... какая забавная родинка на губе...
Чтобы задержать девушку, хотя с академической стороны, так сказать, все ясно, профессор говорит:
— Расскажите, что вы знаете о богатствах Урала.
Вопрос прямого отношения к конференции не имеет, но Штрикер любил «заползать» в смежные с его наукой сферы.
Коханец называет известнейшие месторождения железа, меди, пространно рассказывает о мировых запасах солей, о сланце, литографском камне, о кобальте, кадмии, ванадии — перечню нет конца! Это, впрочем, известно любому рабфаковцу. Но профессор молчит.
Наконец он снимает пенсне.
— Что ж, довольно. Достаточно. Хорошо.
Он надел пенсне и уже безразличным взором пробегает список.
— Коллега Волощук!
Широкий, в сетке, похожей на плетенку венского стула, смуглый от загара, Борис Волощук сменяет Надю у доски. Профессор провожает мутным взглядом девушку, пока та не садится, и ставит «весьма» в свою древнюю записную книжку в синем тисненном переплете.
Жена профессора Штрикера, Анна Петровна, обычно проводила самое беспокойное для себя время года — осень — дома.
За широким окном нового профессорского дома тополи сбрасывали листья. Квартира наполнялась бледным светом; было очень грустно. В новой серебристо-черной крышке рояля отражалось лицо: Анна Петровна смотрела на полированную поверхность. Там, как в зеркале, безжалостно подчеркивалось то, что хотелось скрыть.
Конечно, жизнь сложилась не так, совсем не так, как мечталось в девичьи годы, и было жаль себя. Но лицо еще оставалось красивым, только если присмотреться очень внимательно, открывались царапины времени. И цвет лица, и рисунок губ, и прямой лоб с морщинками у висков говорили о тридцатой осени. По вечерам она слушала радио, слушала заграницу. Но от музыки становилось беспокойно, и она снимала наушники, больно давившие на виски. Было горько и от того, что юность убежала безвозвратно.
На улице звенел трамвай, — остановка его была как раз возле горного. Анна Петровна ходила по комнатам, потом отбрасывала тюлевый занавес и смотрела на площадь, на свет фонаря, на исторический музей.
Напротив, в большом многоэтажном доме, жили студенты металлургического и горного институтов. Утром и перед сном молодежь в одних трусах занималась гимнастикой. Днем к юношам приходили девушки, студенты усаживались за стол и по нескольку часов не отрывались от книг, от чертежных досок. Иногда она брала бинокль и смотрела по очереди в каждое окно. И всегда потом говорила себе одно и то же: «У них жизнь. У них молодость. У них все! У меня ничего...» Она не могла простить себе шага, сделанного в двадцатом году. Это случилось нежданно. Студентка первого курса, она обратила на себя внимание профессора, ученого, который, несмотря на всю разницу в их положении, полюбил ее и предложил стать женой. Анна согласилась. Она мечтала учиться, работать вместе с мужем, жить той необыкновенной жизнью, которой жили настоящие ученые, изобретатели. Возраст Штрикера не имел для нее никакого значения. Он любил ее, и ей казалось, что она любит.
Но очень скоро Анна увидела, что ошиблась.
Штрикер оказался не тем, за кого она приняла его.
Это был эгоист, собственник, уставший от жизни человек, с опустошенной душой, относившейся враждебно ко всему новому.
Он ревниво любил ее, хотя во многом она оставалась для него непонятной. Особенно смешило ее стремление стать инженером-доменщиком.
— Женщина-доменщица — это то же самое, что я — белошвейка!.. — смеялся он.
Его приводило в бешенство, что она общалась с молодежью, была весела, жизнерадостна, что ее окружали вниманием.