Тогда же случилось одно «чудо»: после долголетней болезни Бунчужный почувствовал себя совершенно здоровым! Он даже внешне изменился: перестал сутулиться, выпрямился, и на губах появилась улыбка.
— Теперь нам следует просить ВСНХ разрешить построить опытную домну при каком-нибудь заводе. Организуем там филиал... Никто не сочтет вашу просьбу нескромной. Вы недооцениваете себя, Федор Федорович! Другой на вашем месте давно протрубил бы всем уши. Вы своим поведением сами в глазах других умаляете значение проблемы.
— Девяносто восьмая проба еще не конец! — сказал он в последнюю встречу.
Встреча Штрикера с Бунчужными произошла рано утром. Друзья расцеловались по-старинному, накрест, троекратно. От бороды Штрикера после утреннего воздуха пахло сыростью.
«Точно христосуются», — подумала Анна Петровна и улыбнулась.
Вошла Марья Тимофеевна в капотике, по-домашнему.
— Какая вы красивая! — искренне восхитилась Марья Тимофеевна. — Я так много слыхала о вас хорошего! Но вы красивее, чем я представляла!
Анна Петровна грустно улыбнулась. Они поцеловались.
— Ну, пойдемте ко мне. Там переоденетесь. Я так рада, что Генрих Карлович привез наконец вас к нам!
В столовой Штрикер, тщательно расправляя бороду, принялся рассказывать последние политические новости, почерпнутые им неизвестно откуда.
«Сказывается провинция, — подумал Бунчужный. — У них ведь всегда все известно раньше, нежели у нас...»
— А ты, Федор, говорят, чудеса творишь! Слышал. Читал. Превозносят! Но, извини меня, не верю...
Бунчужный улыбнулся. «Груб и резок, как был», — подумал он, рассматривая друга, и сказал:
— Молодишься?
Штрикер растерянно оглянулся, — в столовой, однако, никого, кроме них, не было.
— Noblesse oblige! [1] Молодая жена. М-да!.. Так вот, говорю, не верю. Юношеские мечты. Стишки в металлургии! Не к лицу серьезному ученому. На твоем месте я давно бы оставил эту затею. Титано-магнетиты! Перпетуум мобиле! К чему даром тратить народные средства?
— А ты изложи свое мнение публично. Или выступи в печати.
— Я не ябедник!
— Странные у тебя, однакоже, представления о печати! И вообще...
— Уже обиделся! — примирительно заговорил Штрикер, подходя к Бунжучному и обнимая его. — И откуда это у тебя? Кажется, одних мы корней с тобой, одних кровей! Ты все-таки пойми, сколько всюду претензий! В каждом городе что-то там изобретают. Носятся с мировыми открытиями. С мировыми! На меньшее никто не соглашается! Вот почему говорю, что неприлично старому, настоящему, божьей милостью, ученому итти со всеми э т и м и в ногу.
Штрикер расхаживал по столовой и потирал мягкие одутловатые руки (под ногами его скрипели доски паркета, под ногами Бунчужного никогда пол не скрипел) и раздраженно говорил:
— Да, делают мировые открытия, — и все это всерьез. Честное слово, без риторических гипербол. Звенигородский научно-исследовательский институт!.. Бирзуловская академия!.. Зайдешь этак из любопытства, а тебе навстречу — академик!.. Деревенский парень. Ни усов, ни бороды. И думаешь — м-да!.. А настоящие ученые сидят где-то по лабораториям и перемывают пробирки...
«Так вот оно что! Обида? И после чего?» — подумал Бунчужный.
— Но кто тебе не дает заняться настоящей наукой? Пробирки найдется кому мыть!
— Младенец! Впрочем, пока оставим эту тему. Рассказывай, как живешь?
В столовую вошли дамы. Марья Тимофеевна пригласила всех к столу.
— Что ж это моей крестницы нет? Позвони ей, Федор, пусть придет. Обязательно. И Ниночку прихватит. Как ее Лазарь? — Штрикер спохватился. — А я и забыл! Одну минутку!
Он вышел в коридор и вместе со стариком Петром принялся развязывать чемодан.
— Что ж это у вас здесь точно в мебельном магазине? — спросил он у Петра, развязывая в коридоре чемодан.
— Соседские вещи. Ремонтируется квартира у профессора Павлова, так что просили на время кое-что поставить.
— Генрих говорил, что вы серьезно больны? — спросила Анна Петровна каким-то задушевным голосом, и глаза у нее были открытые, немного печальные.
Бунчужный смотрел на Анну Петровну и думал: «Какая милейшая женщина!» Ему вдруг стало с ней очень легко и захотелось поделиться своей радостью. И он стал рассказывать о долгих мучительных поисках, о своих научных неудачах, от которых он, собственно, и заболел.
— Нет, дорогая, теперь здоров, совсем здоров. Это последняя плавка меня вылечила. И ведь бились почти над открытым замком! Нехватало смелости. Все решила эта плавка: девяносто восьмая. Если б вы знали, какие открываются перед металлургией возможности!