Штрикер вспыхнул:
— Хватит! Я еще не потерял рассудка! Желаю тебе успехов!
Бунчужный заходил по комнате. Потом, захватив сухарь, отправился к аквариуму.
Несколько ударов пальцем по стеклу, и к углу его собрались рыбки. Федор Федорович бросил крошки в воду.
— У них, я вижу, рефлекс на стук и еду выработан недурно! — заметил Штрикер.
— Как и у тебя на... старый режим!
Марья Тимофеевна улыбнулась. Открылись крепкие, немного желтоватые зубы, и все лицо ее, уже увядшее, в морщинах, сразу помолодело. Рассмеялся и Штрикер.
— А благоверной моей нет... — вслух подумал Штрикер.
После чая все уселись на диване.
— Если хотите, я расскажу вам о муравьях? — предложил Федор Федорович, чтобы не возвращаться более к прежнему разговору.
— А ты все еще возишься с букашками?
— Так вот... Очень интересны муравьи вида Polyergus rufescens. Это рабовладельческие муравьи. Они агрессивны и храбры. Дерутся один на один и с целой ратью врагов. Чертовски храбры! Воины хватают врагов за горло и пронзают их своими кинжалами. Заметьте, что это не аллегория.
— Какой ужас! — воскликнула Марья Тимофеевна громче, нежели следовало.
«А годы идут...» — подумал Штрикер.
— Иногда они учиняют самые настоящие империалистические войны, вторгаются в чужой муравейник и уносят с собой куколок...
Бунчужный подложил вышитую женой подушку под голову и, удобнее устроившись на широком семейном диване, незаметно гладил ее мягкую руку. Но хотя он говорил о муравьях, мысли против желания были далеко, и он всякий раз ловил себя на этом.
«Где же Анюта? — думал Генрих Карлович. — Ни дня, ни ночи покоя...»
— Из куколок выводятся будущие рабы. Несчастные уживаются со своими господами и нянчатся с ними, потому что в домашней жизни эти кровожадные воины абсолютно беспомощны. Они не могут самостоятельно питаться... При передвижении рабы тащат господ на своих спинах...
— Занимательно! — сказал Штрикер, чтоб не молчать.
— Твои муравьи, Федя, очень похожи на тебя, — заметила Марья Тимофеевна. — Не сердись! Но ведь и ты без меня и Петра абсолютно беспомощен. Ты даже не нальешь себе стакана чаю!
— Не хочешь ли ты сказать, что я типичный «рассеянный» профессор? Извини, но это не так! Я не верю, чтобы настоящий ученый мог быть рассеянным даже в быту. Я великолепно помню все, что делаю. И другие должны помнить. Я бы всех этих «рассеянных» лишал кафедры. Честное слово! Чтобы привести в чувство. А стакана чаю не налью себе не потому, что не умею, а потому, что в ту минуту я, вероятно, занят чем-нибудь поважнее.
В двенадцатом часу позвонили.
Вслед за Петром устремился в коридор Штрикер.
Пришли Анна Петровна и Лиза.
— Мы были в консерватории. Какой концерт!
Лицо у Анны Петровны было румяное, глаза блестели. Она и в самом деле была хороша, особенно рядом с худенькой, бледной Лизой, на щеках которой уже появились желтые пятна: она была беременна.
Штрикер обнял Анну и Лизу.
— А мы здесь о вас беспокоимся...
— Сейчас велю чай подогреть! — сказала Марья Тимофеевна вставая.
Анна Петровна отказалась от чая и решительным движением освободила свою руку, которую держал Штрикер.
— Хочется еще музыки, — сказала она, желая продлить радость сегодняшнего вечера. — Сыграемте, Лизочка, в четыре руки. — Она посмотрела на рояли. — Кстати, почему у вас два инструмента?
— Один наш, а другой соседей, — ответила Лиза.
В это время раздался звонок. В столовую вошел Лазарь Бляхер.
— Наконец-то! — без всякого упрека сказал он, обращаясь к Лизе, и стал знакомиться с гостями.
— Где же вы, мадам, пропадали? Я три раза звонил, а мне ответствовали, что мадам в бегах...
Анна Петровна с завистью посмотрела на Лазаря и Лизу. «Счастливые... — подумала она. — У них Ниночка. И вот ждут второго ребенка... И все у них общее. И любят друг друга...»
Она еще раз посмотрела на Лазаря. Он был высок, но не худощав, с резкими чертами лица, острым подбородком, немного больше, чем следовало, выдавшимся вперед. Это его как-то преждевременно старило. Когда он наклонился к руке Лизы и незаметно для других поцеловал, Анна увидела предательскую лысинку, проступившую среди очень еще густых и черных волос.
— Ну что ж, я согласна, давайте играть на двух роялях, — обратилась Лиза к гостье.
Когда женщины сели за рояли — Анна Петровна, как гостья, за новенький «Рениш», а Лиза за старый «Шидмайер», Штрикер наклонился к Бунчужному и сказал: