— Принимай, Татьяна! — кричат снизу.
— Давай, давай! Чего разоряешься? — грубо отвечает она, перегибаясь вниз.
Электромотор включен. Слышно приятное гудение. В узкой шахте, напоминающей лифт, ползет ящик. Все выше и выше. В нем — известь. Ее быстро выгружают и в ведерках уносят внутрь помещения. Там в чугунных печках весело пылает огонь. Зимой особенно приятно смотреть на пламя. Печки розовые и как бы просвечиваются насквозь. Из синих труб, пропущенных через окна, цедится редкий дым.
— Хорошо им! А вот на крыше поработай... на ветру... в тридцатиградусный мороз! — жалуется Сенька Филин, парнишка с маленькими, как пуговки, глазками. Он недавно приехал из Симферополя.
Он ежится, жмется и кажется жалким. Но это как раз и вызывает злость у Яши.
— Дрожи! Пока дрожишь, не замерзнешь!.. — зло говорит он и хлопает Сеньку по спине. — Теленок!
— Сколько листов выложили, артисты? — кричит Яша Яковкин соседям.
— А вы сколько, жильцы?
— Мы не считали.
— И мы не считали.
— «Эх, Таня, Танюша, Татьяна моя!..» — поет уже про себя Яша, и новый лист ложится рядом.
Крыша к концу рабочего дня будет настлана.
— Пойду погреться... не выдержу... — просится Сенька, с опаской поглядывая на бригадира.
— Будет перекур, все пойдем!
Сенька ползет по кровельному железу. Лист скользкий. В руках у парня еще нет сноровки, работает туговато, затрачивая много сил. Он с завистью смотрит в окна учебного комбината. За стеклами — девушки. Они белят стены, красят оконные рамы, двери, циклюют полы. Весело горят камельки. Из труб резко устремляется вверх дым. Кажется, что он просто вбит в небо.
«Завалиться бы на печь... в жаркую избу. Чтоб испарина прошибла...» — мечтает парень, все больше и больше дрожа.
Ветер начинает крепчать. На железе все больше морозных звезд. Они очень красивы и не повторяют друг друга своим узором. Яша чувствует, что и ему невмоготу. Нос, того и гляди, из красного станет белым. Прощай тогда!.. Да и руки задубели: концов пальцев не чувствуешь. Тупые какие-то, словно обрубки, и чужие...
— А ну, ребята, пошли!
Команда подана. Все бросаются с крыши к лестничке, ведущей на чердак. Толкая друг друга, спускаются на пятый этаж. Сразу становится тепло. Не гудит ветер, не скребет по лицу.
Ребята вынимают кисеты, баночки от монпансье, сложенную во много раз газету. Закуривают, бродят из комнаты в комнату.
В одних квартирах стены уже выбелены. Новые двери желтеют приятным цветом. До них еще не добрались маляры. В других квартирах идет побелка. Остро пахнет разведенной известкой. Пол запачкан. Кажется, что его и не отмоешь. А вот здесь идет счистка пола: из-под цыклей летит мелкая стружка. Но есть квартиры, где уже все готово: и двери, и окна выкрашены, по стенам накатаны альфрейные узоры. В ванной комнате хочется напустить в сияющую белизной ванну воды, искупаться. Во всех комнатах светло, как-то особенно светло от солнца, морозного воздуха, снега.
— Такую бы квартирку отхватить! — говорит Сенька Филин, умеющий ценить вещи.
— Заслужишь — отхватишь, — отвечает Яша Яковкин и думает: «Я сам добиваться буду... Может, самостоятельную квартирку и не дадут мне — одинокому, но комнату дадут. Обязательно!»
Минут через двадцать Яша спрашивает ребят:
— Обогрелись?
— Руки вот... не отошли еще, — вздыхает Сенька.
— На работе отойдут! Айда, ребята! Пошли! Надо нажать. Пока мы перекуривали, Старцев вперед выскочил на пять листов! Я уж у них побывал.
Бригадир выходит на лестницу и, как в прорубь, ныряет в морозный воздух, разлитый на крыше высокого дома. За бригадиром идут остальные.
— Ребята! Хоть и прохладно здесь немного, да сдавать не имеем права! Всем холодно, а у Старцева работают лучше! Отставать нам не к лицу!
Приехав в столицу, Гребенников позвонил в приемную председателя ВСНХ. Встреча назначалась на утро. Он отправился в гостиницу и там, в тишине, которая всегда присутствует в хороших гостиницах, Гребенникову после рабочей площадки стало не по себе.
Утром, едва свет скользнул в окно, Гребенников вскочил с постели.
«Проспал!»
Нет! Он не на площадке, а в Москве. Семь часов.
Достал из френча блокнот, записал задания на день. Оставалось много свободного времени. Он сжал кулаки и проделал «вольные движения». Потом вышел в коридор. Одна стена была сплошь из стекла и выходила на узкую площадь, застроенную новыми высокими домами, вдоль которых тянулись провода. Опушенные инеем, были они толсты, как канат. Резвая галка, держа в клюве корку хлеба, села на провод, показав свой пепельно-голубой затылок. Из-под лапок птицы посыпался снежок; галка пересела на крышу и, оглянувшись, принялась за еду.