Тогда он поднялся и, отвернувшись, оделся.
Лена кисло усмехнулась.
— Расскажите, если хотите, что-либо о себе. Где бывали, что делали, — сказал безразличным голосом Николай, закончив свой туалет.
— Что рассказывать? Ничего особенного со мной не было.
— У вас есть друзья?
— Я их растеряла.
— Что же вы думаете делать в жизни?
— Служу переводчицей, потому что, кроме языков, ничего не знаю. И на этом, видно, кончу свой век.
Лена угасла. Николай также не считал нужным поддерживать разговор.
— Я думала, вы встретите меня теплей... — сказала она, вздохнув.
— Зачем вам это?
— Так... по-человечески.
Он молчал.
— Ну что ж, прощайте!
Николай помог одеться. Лена вышла в коридор, оставив дверь открытой. Шла медленно, по-детски ставя ноги немного внутрь. Николай посмотрел вслед, но не окликнул и не ответил на прощальный ее жест рукой, когда поворачивала к выходу.
«Вот так штука!» — думал Журба, зажигая сразу все лампы: и люстру, и настольную, и бра. От рук, от окна пахло духами Лены. Он открыл форточку и, стащив с себя гимнастерку, подставил голову под кран умывальника. С озлоблением намыливал голову, лицо, брызгался, сопел, пока холодная вода не успокоила.
На улице он подставил разгоряченное лицо ветру. И всю дорогу, пока не добрался к ресторану, ругал и хвалил себя.
После ужина возвращаться в гостиницу не хотелось. Чтоб облегчить себе завтрашний день, Николай решил выполнить одно задание Гребенникова.
«Чего она, собственно говоря, приходила? — думал он, идя по улице. Ему припомнилась первая встреча с Леной Шереметьевой в кино; две-три случайные встречи на площадке — не в счет. — Не подсылает ли ее Джонсон?»
Без большого труда он отыскал нужную улицу. Старый толстостенный дом прятался от городского шума в садике, занесенном снегом. Мраморная, хорошо освещенная лестница сверкала чистотой. Николай поднимался медленно, разглядывая четкие номерки, прикрепленные к дубовым резным дверям. Он дважды прочел давнюю с золотым обрезом визитную карточку «Профессор Ф. Ф. Бунчужный» и позвонил. После звонка в течение полминуты не было слышно ни звука, и Николай решил, что звонок не работает. Но потом дверь заколебалась от потока воздуха, ринувшегося в коридор.
Дверь открыл старик. Журба назвал себя. Его пригласили войти.
— Вы товарищ Журба? Федор Федорович скоро будет. Мы получили телеграмму от Гребенникова. Муж ждет вас и волнуется, — сказала Марья Тимофеевна.
— Нельзя было раньше.
— Не знаю, как он там будет. В быту он совершенно беспомощен, хотя не любит, когда ему об этом говорят, — заметила Марья Тимофеевна.
У Журбы приподнялся уголок губ.
— Вы никогда не были на стройке? Вы думаете, у нас так плохо?
— На заводах бывала. Много раз. Вместе с Федором Федоровичем, а на большой новостройке не пришлось. Я уже просилась. Говорит: потерпи немножко. Мне не терпится... Что тут делать... одной? Я привыкла вместе быть всюду и знать каждый его шаг... Ведь он сам не нальет себе стакана чаю!.. Обедать забывает...
— У нас найдется, кому обо всем позаботиться! — добродушно улыбаясь, сказал Журба.
— Хотите, я вам что-нибудь сыграю, чтоб вам не было скучно со мной — старухой?
— Очень рад буду. Прошу вас! — Николай улыбнулся, обнажив золотые зубы.
Марья Тимофеевна вытерла кончики пальцев платком и опустила их на клавиши. Николай уселся в глубокое кресло.
К средине адажио — Марья Тимофеевна играла Патетическую сонату Бетховена — приехал профессор. Бунчужный обнял гостя, как давнего друга, и повел в кабинет.
— Как хорошо, что приехали, — сказал он. — Я давно приготовился. Отъезд откладывался и откладывался. Дальше ждать не могу. Честное слово, я взорвусь от нетерпения!
Бунчужный наклонился и глухим голосом сказал, что после мерзавцев из промпартии старому инженеру должно быть стыдно за свою корпорацию. Кобзин натворил таких дел!..
Николай рассказал профессору о своей задержке в Москве. Бунчужного это огорчило.
— Просто сама судьба против меня!
— Я пошлю телеграмму Гребенникову, вас встретят. Но если можете, подождите два-три дня, выедем вместе.
— Два-три дня... слишком неопределенно. Они могут превратиться в неделю. Нет, я выезжаю завтра! — Бунчужный встал из-за стола. — И, пожалуйста, никаких там телеграмм и встреч. Не отнимайте у людей драгоценного времени! Я, слава богу, не грудной ребенок!
Вошла Марья Тимофеевна, пригласила к чаю.
В столовой Бунчужный спросил гостя: