— «Эх, дубинушка, ухнем!» — запел он, размахивая по-дирижерски руками. — Сейчас все высохнем, как вобла!
— Веселый инженер! — заметил десятник Сухих. — С таким рабочие любят работать.
На десятнике Сухих была старая форменная фуражка с бархатным околышем и техническим значком. Он был сдержан и молчалив.
— По знаменитым местам едем! — сказал Абаканов, глядя в сторону.
Он рассказал народную легенду о Чибереке, который пытался проложить здесь тракт, но не сумел воплотить мечту в жизнь.
— Теперь пожалуйста! Как по Ленинградскому шоссе!
Справа от тракта лилась полноводная, стального цвета река, открылись заливные луга: из-за туч выступило солнце, и забелели оснеженные пики гор. Прибитая дождем пыль тотчас посветлела; поднялся ветер и понес тучу песка по дороге.
Абаканов затягивает: «Эх, дубинушка, ухнем!» Его загорелая, немного полная, с рыжими веснушками спина покрывается пепельным налетом.
Журба впервые ехал в тайгу. Если б не испортили настроения в проектной конторе («И что там за народ? Не шахтинцы ли?»), с каким удовольствием мчался бы он сейчас в глубь неведомого для него края! Он отключал себя от внешних впечатлений и сосредотачивал внимание на том, что ждало. Он рисовал себе рабочую площадку, намечал задания. Большое дело, рождавшееся при скрытом сопротивлении тех, о ком ему говорил при первой встрече Гребенников, не было сейчас ясным Журбе даже в грубых чертах. Нехватало людей и материалов для строительства первых опорных точек, для строительства железнодорожной магистрали; будущая площадка лежала в глухой тайге, в местности, неудобной для прокладки железнодорожного полотна. И на все это он не мог закрывать глаза. Наконец опыт... Он был путеец. А надо было стать строителем металлургического комбината.
Ветер свежел с каждой минутой, Абаканов некоторое время упорствует, но под конец сдается: вынимает из рюкзака ночную сорочку, надевает. Женя смеется:
— Цыганская шуба?
— А вам завидно?
Жене холодно, хотя она в своем лыжном костюме. Плотная ткань сыра, ни солнце, ни ветер не высушили. Журба снова предлагает девушке пересесть к шоферу, но Женя отказывается:
— Не хочу привилегий!
Тогда он предлагает свой плащ. Она и от плаща отказывается.
— А вам разве жарко?
— В таком случае я воспользуюсь правами начальника группы. Извольте подчиняться моим приказаниям! — Он распахивает свой широченный плащ, прячет под него Женю и себя. — Вот так! И нечего ломаться!
Машина мчится все быстрей, быстрей, — шофер великолепно знает каждую ложбинку, каждый поворот дороги.
Под плащом тепло. Журба чувствует дыхание Жени, его мрачное настроение мало-помалу проясняется. Он сам не знает, почему. Они ведут разговор. Тихо. Почти шепотом. И от этого каждое слово приобретает особый смысл.
— Мне не нравится ваш Коровкин, — говорит Женя.
— Он не мой. Подсунули. Взял, что дали.
— Кулак! Сразу видно.
— Правильно, угадали — из кулаков, — говорит Николай.
— А Пашка ничего.
— Ничего. Возьмите его под свое крыло. Слышите?
— У меня нет крыльев.
— Кто вас знает!.. Рассказывайте о себе.
— Зачем?
— Я не только ваш начальник, но и партийный руководитель.
— Хотите, значит, просмотреть анкету?
— Хотя бы так.
Женя тихонько смеется. Потом рассказывает. Все тем же шепотом. И дыхание ее Журба все время чувствует на своем лице.
Училась на рабфаке в Ленинграде и работала на электроламповом заводе. Узнала о большом строительстве, сама вызвалась. Была комсоргом цеха.
— А папа, мама?
— Папа — старый корабельщик. И большевик. Он понял.
— А мама?
— Мама тоже отпустила. Они у меня хорошие!
— Что же вы собираетесь делать на площадке?
Женя умолкает. Он не чувствует ее дыхания. Она даже как будто отстранилась от него, и ветер заполз в щель.
— Что потребуется, то и буду делать, — говорит она резко.
Они слышат крик. Оба одновременно высовывают головы из-под плаща. Щеки их касаются, и это приятно обоим. За то время, что они ехали, укрывшись плащом, заметно стемнело.
Оказывается, с черноусого Яши Яковкина ветер сорвал соломенную шляпу, которую парень приобрел в Остроге. Шофер машину не останавливает: ветер угнал шляпу в поле, там не найдешь.
Вдали показываются огоньки. Они колеблются, точно свечи под ветром.
— Майма! Единственный город в области! — говорит Абаканов.
Машина сбегает с тракта в сторону; теплые и холодные потоки воздуха сменяют друг друга. Две речушки сливаются в одну, которая и вбегает под мостик. Из темноты отчетливо выступает белое каменное строение, освещенное электричеством. Машина выбегает на широкую мощеную улицу, делает несколько поворотов и останавливается у деревянного здания базы.