На больших остановках инженеры выходили на перрон, говорили по-украински.
Обычно раньше других выскакивал Борис Волощук. Он покупал туески с ягодой, пестро расписанные кувшины, разные изделия из дерева. Борис знакомился на каждой остановке с девушками, шутя приглашал ехать с собой. Но это не заглушало того, что назойливо стучало в мозгу: «С Надей конец... конец...»
Вечером тускнеет надпись на вагоне, сделанная инженерами-строителями: «Магнитострой», «Тайгастрой», покачивается фонарь, подвешенный к последнему вагону поезда.
День в дороге начинается рано. Уже в восемь часов все на ногах; час уходит на туалет, на завтрак. Потом инженеры принимаются за чтение: газеты и журналы закупаются десятками и переходят из рук в руки.
На одной станции к инженерам присоединились специалисты, командированные из Ленинграда. Познакомились. Стали расспрашивать, где кто проходил производственную практику, сравнивали учебные планы и программы, устанавливали, где лучше, где хуже. И каждый раз беседа кончалась желанием скорее прибыть на стройку, окунуться с головой в работу.
Широкая, залитая солнцем дорога в будущее открывалась перед каждым.
В Свердловске инженеры разделились: магнитогорцам предстояла пересадка. Товарищи, прожившие вместе четыре года, сдружившиеся, сроднившиеся за годы учебы, простились, дав слово писать друг другу.
В Свердловске поезд стоял около часа. Инженеры пошли бродить по вокзалу, по прилегающим к вокзалу улицам. Надя пошла вдоль своего поезда. На соседнем пути стоял товарный поезд, оборудованный для пассажиров.
— Вы куда, товарищи? — спросила Надя.
— На Тайгастрой! Мы колхозники! Вербованные!
Со дня выезда их прошла неделя, народу надоели полки, тошнило от укачивания, нападала дрема от песен, и когда поезд останавливался, все, от мала до велика, выходили из вагона. Парни любили постоять у станционного здания, посмотреть на работу телеграфиста: из медного, блестевшего, как начищенный самовар, барабанчика ползла и ползла длинная бумажная стружка. Девушки садились на рельсы, одна подле другой, как ласточки на телеграфном проводе, и весело переговаривались до отхода поезда.
— Так вы откуда, девчата? — допытывалась Надя.
— Воронежские!
— Мы орловские!
— А мы курские!
— У вас и говорок такой, — улыбнулась Надя. — А как звать тебя? — обратилась она к миловидной девушке, сидевшей ближе других.
— Фрося. Фамилия Оксамитная!
— Оксамитная? Украинка, значит?
— Может, и украинка, только мы — воронежские.
— Лет тебе сколько?
— Восемнадцать!
— Мы тоже едем на Тайгастрой. Будем вместе на одном строительстве. Приедете, обязательно вас разыщу! — сказала Надя улыбаясь.
Подошли хлопцы. Здоровые, краснощекие.
— Тоже воронежские?
— Наши. Только из разных колхозов.
— Тульские мы! — сказал молодой подтянутый парень в гимнастерке, побелевшей на спине, где выделялись лопатки.
— Из Красной Армии недавно?
— Недавно.
— Потянуло на строительство?
— Сейчас вся страна — строительство! Мог, понятно, и у себя в селе или в Туле устроиться, да захотелось свет повидать. В тайгу едем. По договору.
— Как фамилия?
— Ванюшков.
— А вы не знаете, как оно там, на строительстве? — спросил паренек, которого звали Сережкой Шутихиным. У него было очень подвижное лицо, густо усыпанное крупными, цвета сухого табачного листа, веснушками, и непокорные, вихрастые волосы.
— Откуда им знать? — ответил за Надежду Ванюшков. — Сами туда едут.
— А комсомольцы среди вас есть?
— Есть! — раньше других ответил Шутихин. — Я комсомолец! И Гуреев комсомолец. И...
— А я кандидат партии! — перебил Ванюшков. — Приняли в Красной Армии.
— Ну, счастливой вам дороги, товарищи!
— Вам так же!
— Кто это будет, девочки? — спросила Фрося, когда Надежда ушла.
— Практикант, должно! — заметил Ванюшков. — Человека видно по обхождению.
— Смотрите, такая, как мы, может, немного старше, и практикант!
— Приветливая! И как яблочко вся!
— Красивая! И платье в складочках!
— И пуговки, как звездочки.
Когда поезд с инженерами ушел, колхозная молодежь говорила о стройке, о том, что там их ждет, как встретят и что будут делать. Вечером девушки, лежа на полках, «играли» песню; было в ней много грусти, и хорошо под нее дремалось. Фрося рассказывала, как ей жилось в доме учителя. Толково умела рассказывать она, и все слушали, пока не засыпали. А утром потом проверяли, кто на каком месте рассказа уснул.