И вот, наконец... станция Тайгастрой.
Новое полотно, ветвящиеся рельсы, крутые крестовины, чуткие к движению поезда, конусы щебня, выкорчеванные лесные массивы, томительные остановки через каждые две-три минуты, плетенка лесов на кауперах и домнах, а там — вдали — дома нового города, дома, опоясанные стеклом. И иной, совсем иной цвет неба, запах воздуха. Даже солнце другое...
Надежда Коханец не отрывается от окна. «Получил ли Николай письмо? И телеграмму?»
Она ищет знакомую фигуру среди массы людей, снующей на вокзале; ей вдруг кажется, что она не узнает Николая... Она силится представить его сейчас — и не может... Стоя у подножки, всматривается в каждое лицо.
Путь окончен.
Молодые инженеры поспешно покидали вагон, словно боясь, что их могут повезти дальше. Собирались возле калитки — выхода «в город».
Борис Волощук нес свой и Надеждин чемоданы.
— Ты кого-то ждешь? — опросил на ходу.
Надя еще на что-то рассчитывает. «Он здесь, только не может меня найти. Или замешкался...» Всю дорогу она думала о нем. Он должен быть здесь хотя бы потому, что она так ждала...
Она идет, усталая, точно после изнурительной работы. К калитке подошел комендант поселка Кармакчи.
— Кто тут инженеры из Днепропетровска? Не вы ли, товарищи?
— Мы! мы!
— Пожалуйте к машине! Вот сюда, во двор.
Инженеры пошли грузиться и усаживаться.
— Легковые у нас на подтяжке, — как бы оправдываясь, сказал Василий Федорович.
— Иди сюда скорей! Вот твое место! — звал Волощук Надю, придерживая место чемоданом. Надежда покорно идет. Ей подают руки. Она взбирается, но очень неловко: колени упираются в борт машины, юбка узка. Борис берет девушку в охапку и под смех ребят втаскивает через борт.
Машины трогаются. Набирают ход. День солнечный, золотой. Перед инженерами открывалась панорама строительства.
«Все это очень хорошо, — мелькает в сознании; Нади, — но Николая нет...»
Телеграмму о выезде на строительство молодых инженеров, переданных по разверстке ВСНХ, Гребенников получил два дня назад. Вечером он получил телеграмму из Новосибирска. Инженеров следовало ждать с часу на час. Он очень обрадовался и пошел к Журбе. Было часов одиннадцать вечера.
Николай спал. Уснул он, вероятно, внезапно, сев на постель перевести дух. После возвращения из Москвы у него накопилось много работы, и он по целым дням пропадал то на площадке, то на подсобных заводах, то на ближних и дальних карьерах. С кровати свешивались ноги в грубых сапогах, испачканных цементом.
Гребенников сел на край постели.
Николай тотчас проснулся.
— Что случилось?
— Получил телеграмму.
Журба взял телеграмму и, держа ее между пальцев, сделал сначала из газетной бумаги закрутку.
— Что ж, все в порядке. Людей разместим в доме молодых специалистов. Прибрано и приведено в порядок, — сказал он, прочтя телеграмму.
— Едут и вербованные. Вот вторая телеграмма из Свердловска. Я решил бросить завтра плотников на тринадцатый барак. Что скажешь? — спросил Гребенников.
— А не лучше ли, пока прибудут огнеупорщики для коксового, разместить вербованных в бараке девятом?
Гребенников посмотрел на пиджак Николая, висевший на стуле. Пиджак сохранял выпуклость фигуры своего хозяина; это мог быть пиджак только Николая и никого другого. Николай сидел на кровати, свесив голову, и курил. На гимнастерке нехватало пуговиц, обнажалась грудь, поросшая густыми волосками, точно вереском.
— У меня есть сведения, — сказал Николай, — что среди молодых специалистов, которые едут к нам, немало партийцев.
Журба закурил от окурка козьей ножки вторую, но вскоре забыл о ней. В окно смотрело звездное небо, от реки веяло прохладой; в воздухе не ощущалась цементная пыль, от которой обычно першило в горле. Николай посмотрел на свои сапоги, складочки которых забила грязь, потом снял их и, опрокинув, похлопал друг о друга. Насыпалась горка песка. Под кровать покатился камешек.
— А я ногу вот как натер! — сказал он и по-ребячьи показал ранку Гребенникову.
— Кстати, откуда ты знаешь, что среди прибывающих много партийцев?
— Мне писали...
— Кто?
Николай занялся «аптекой», висевшей над кроватью, вытаскивал пузырьки, смотрел на свет и, найдя нужное, вскрыл флакончик.
— Эх ты, бездомный! И почему не женишься? — ворчал Гребенников. — До каких пор будешь холостяковать?
Журба улыбнулся.
Потом босиком прошел к окну и глубоко вдохнул ночной свежий воздух. В кармане лежало письмо от Надежды; под подушкой лежала телеграмма. Девушка, которая в такой короткий срок стала ему такой близкой, должна была приехать завтра. И он думал сейчас, чем бы ее встретить, что бы такое приятное ей сделать?