Ее лихорадило перед выступлением Николая, но когда он начал и опасения отпали, она отдалась чувству, которое он вызывал в ней, и вникала во все, о чем он говорил. «А ведь он и как оратор не уступит Борису...» Эта мысль была особенно приятна, хотя она не могла простить Николаю обиды за то, что он не откликнулся на ее призыв, не встретил и не пожелал увидеть даже после заседания бюро. «Но почему он такой утомленный? И откуда желтизна на лице?» Ей хотелось заглушить в себе то нехорошее, что поднялось вместе с обидой, и она старалась найти в нем самом что-то такое, за что могла бы простить его или найти оправдание нечуткому его поступку.
— Ну, как тебе он нравится? — нежданно для себя спросила Надя Бориса.
— А что? — В голосе Бориса прозвучала ревность: в институте он считался непревзойденным оратором, и вопрос Нади как бы поставил теперь его превосходство под сомнение. — Вообще — не плохо! — сказал Борис.
«Но как странно, — думала Надя, — в зале множество людей, и никто не знает, что самым родным ей здесь — секретарь партийного комитета Журба...»
Когда Журба кончил доклад, на трибуну поднялся невысокого роста человек с коричневым лицом и колючими глазами, поблескивавшими сквозь длинные ресницы, тень от которых делала глубокими глазные орбиты.
— Товарищи, — сказал он, — я — чех. Бывший военнопленный. Зовут меня Ярослав Дух. В девятнадцатом году я дрался против Колчака. Теперь дерусь за социалистическую стройку. Не идет у нас дело на коксохиме. Все цехи, как цехи, а мы топчемся на месте. Просим помощи.
Его сменил на трибуне бригадир Петр Старцев. Новая брезентовая рубаха на нем топорщится, сидит она, как жестяная.
— Я работал на подрывных работах с товарищем секретарем партийного комитета Журбой. Товарищ Журба меня хорошо знает. Потом перевели на котлован в доменный. Не все у нас в порядке с заточкой инструмента. Простое дело, а без хорошо заправленной лопаты много не сделаешь! Наша бригада идет по показателям впереди, но мы можем работать лучше. Мелочи также сказываются на выработке. Заточку надо организовать при каждой бригаде, возле котлована. Думаю, мое предложение поддержат остальные.
Старцев захватил в горсть немытые, пересыпанные землей волосы — он пришел на собрание прямо с котлована — и почему-то помял их.
С призывом к молодежи обратилась Женя Столярова — секретарь комсомольской организации доменного цеха.
«Какая она!..» — подумал профессор Бунчужный и удивился тому, с какой свободой передавала она свои мысли и как держалась на трибуне перед массою людей — такая маленькая, почти подросток.
— Чудная девочка! — шепнула Надя.
Вслед за Женей на сцену вышел, но не стал на трибуну пожилой рабочий.
— Товарищи! Я сибиряк. Печеклад. Фамилия моя Ведерников. Работаем мы на строительстве не плохо, только не все у нас делается, как надо. Когда строишь себе дом, знаешь, что к чему и что должно получиться. А у нас здесь, думаю, не все знают, что к чему и что получится... Мы ведь не на хозяина строим, не на хозяина работаем: поденку отбыл — и шабаш! Нет, ты мне расскажи, что к чему, чтоб я и сам понимал и другому рассказать мог! И чтоб на строительстве не было у нас ни одного человека, который не знал бы, что он делает и для чего он тут нужен. Так я думаю. И прошу извинить, если неправильно говорю.
Николай Журба покраснел.
«В мой огород камень... А ведь старик прав...»
— Потом перебрасывают нас часто с места на место. Только приспособишься, а тебя на другую работу! — сказал Яша Яковкин, покручивая мальчишеские свои усы. — Я здесь, кажется, все работы перепробовал. Так не полагается. Строительство наше — самое мне родное дело. Приехал, когда ничего здесь не было. И могу сказать, что первую лопатку я взял в руки. И первый кубометр бетона я заливал под домну номер один. И буду работать, пока всего не выстрою!
Гребенникову показалось, будто теплой рукой коснулись его сердца. Он наклонился к Бунчужному и на ухо сказал:
— Вот какие у нас люди, Федор Федорович...
«Надо немедленно созвать людей, поговорить с ними еще и еще раз, — думал Журба. — Раскрыть людям глаза на то, что делается в нашей стране, что делается за границей. Поговорить по душам в простой беседе, как можно проще и доходчивей. И о строительстве чтоб знали, как если б строили себе дом. Правильно сказал печеклад Ведерников».
Потом поднялся профессор Бунчужный. Он был бледен, и это заметили.
— Дорогие товарищи! — сказал профессор. — Я познакомился со строительством, познакомился немного с вами. Хорошие на Тайгастрое люди! Просто чудные люди! И спокойно об этом мне, старику, говорить нельзя...