Виделись Надя и Николай наедине редко. Надя по целым дням не покидала цеха, а Николай занят был партийной работой, соревнованием, бытом коллектива, всей производственной жизнью на площадке. Часто его вызывали в краевой центр, много времени уходило на доклады, совещания.
Когда Надежда пришла в парткомитет, Николай попросил ее обождать.
«Здесь я для него только член партии...» — И защемило на душе, хотя она понимала, что у Николая могли быть дела, о которых он не считал возможным говорить с другими в ее присутствии.
Пока Журба беседовал с секретарем парторганизации коксового цеха Сусловым, бесцветным, нудным человеком, — Надя несколько раз встречала его в парткабинете и слышала на собраниях, — она взяла со стола газету, но что-то мешало читать, и она дважды поймала себя на том, что прочитанные фразы прошли мимо сознания.
— Как хорошо, что ты пришла! — сказал Николай, когда Суслов ушел.
Обняв, он провел ее к дивану. Они сели.
— У меня дело, Николай...
Он посмотрел укоризненно.
— Я не видел тебя три дня... Дальше так нельзя. Почему ты не хочешь перейти ко мне? Неужели тебе не хочется быть вместе?
Надя положила руку Николая к себе на колени и, согнувшись, прижалась лицом. Ему видны были ее волосы, по-мальчишески причесанные, загорелая, немного полная шея. Он поцеловал ее в ложбинку, прикрытую прозрачной прядью волос.
— Разве мы будем чаще и дольше видеть друг друга, если я перейду к тебе?
— Чаще. Наконец я буду знать, что могу застать тебя дома и что этим домом будет у нас один общий дом: твой и мой. А построим комбинат, получим отпуск, уедем в дальнюю тайгу. Я покажу тебе места! Какие места! Высокогорное озеро. Альпийские луга! Сколько цветов там!
— Хорошо, Коля, — сказала она деловитым тоном, и ему показалось, что Надя, несмотря ни на что, холодна. — Пока помоги нам вот в чем.
И она рассказала о нуждах участка, о своем столкновении с Роликовым.
— Я не верю ему. Он мешает уже одним тем, что холоден. В нашем деле холодный человек нетерпим.
— Согласен целиком, — сказал Николай. — Но нам нужно таких людей перевоспитывать.
— Горбатого могила исправит! — перебила его Надя.
— Не думаю. Во всяком случае это говорит о том, что ты недостаточно веришь в воспитательную силу нашего коллектива.
— Но люди перевоспитываются годами. У нас сейчас нет лишнего времени. Нам дорог каждый час. У нас много своих трудностей! — горячилась Надя.
— Спорить, Надюша, не о чем. Каупер надо передать комсомольцам. Это правильное решение. А с Роликовым я поговорю особо. Он хороший специалист. А от косности, боязни всего нового мы его, в конце концов, излечим.
— Итак, ты обещаешь сделать, о чем прошу, Коля? Каупер нужно отдать комсомольцам. Мы возьмем его перед всем строительством и отстроим к сроку. За это я отвечаю.
Надя собралась уходить, но Николай удержал ее. Он заговорил о себе, о своем одиночестве...
Надя покраснела. Она увидела усталое лицо своего друга, запавшие черные глаза; на гимнастерке нехватало пуговиц, сквозь прорванный рукав виднелась нечистая рубаха.
Она вздохнула. Он взял ее за руки и сильно пожал их.
— Немного позже я перееду. Дай только привыкнуть к мысли, что я твоя жена...
— Ты хорошая, Надя... И я счастлив! Ты даже не представляешь, как я счастлив...
Узнав о столкновении инженера Коханец с начальником доменного цеха, Гребенников вызвал Роликова к себе.
Роликов вошел в кабинет с невозмутимым видом и, не ожидая приглашения, сел в широкое кресло, стоявшее возле стола. Инженеру было лет сорок восемь; подвижной, беспокойный, он казался значительно моложе. Несколько секунд смотрел он молча на Гребенникова, причем смотрел не в глаза, а на ухо или висок.
— Послушайте, что у вас там происходит? — спросил глухим голосом Гребенников, раздраженный видом и поведением Роликова.
Вопрос вывел начальника цеха из деланного равнодушия.
— Происходят у нас, Петр Александрович, безобразия! Самые настоящие безобразия. И, извините, покровительствуете этому вы!