У девушки была маленькая родинка на верхней губе — он только теперь это заметил. Он заметил также и свою стесненность, и то, что эта незнакомая ему девушка чем-то влекла к себе, и ему жаль с ней расстаться. Журбе снова показалось, что он до смерти скучен, неинтересен и, наверно, в тягость этой студентке, у которой свои друзья, свои увлечения.
В том, что у нее были и друзья, и увлечения, он не сомневался: она была слишком привлекательна и не заметить ее мог только слепой. «Но таких слепых среди ее институтских товарищей, конечно, нет!».
Чтобы не молчать, принялся рассказывать о конференции хозяйственников, о Тайгастрое.
Надя умела слушать.
— Моя остановка! — сказала, спохватившись, и удивилась, что долгий путь так скоро окончился.
Они покинули вагон вместе, Николай попросил девушку побыть еще немного, но было поздно, шел одиннадцатый час. И может быть потому, что вечер стоял теплый, что после тайги, после бессонных ночей, работы без отдыха, все здесь, в Москве, казалось необычным, Николаю взгрустнулось. Еще несколько минут — и конец. Он придет в гостиницу, сядет за стол, раскроет книгу. Утром будет ругаться в Гипромезе, а девушка через два дня покинет Москву. И как бы он ни хотел удержать ее, этого он не вправе сделать, потому что у нее своя жизнь, а у него своя. И ей нет никакого до него дела.
«Да... с Женей в Москве ему не было бы скучно...»
И наперекор всему, он стал рассказывать о себе, о крутых поворотах в своей жизни, о первых днях стройки с волнением, как если бы это было сейчас самым главным, самым важным. И ему вдруг показалось, что он задел что-то в душе девушки, что она слушает его не только потому, что рассказ интересен, а еще почему-то более существенному, касавшемуся и ее самой.
Но вот второй Донской переулок. Дом металлургов. Над входом — огонек. Коханец останавливается у крыльца.
— А кто это комсомолка Женя, о которой вы вспоминали? — спрашивает Надя, как все женщины неравнодушная к чужому женскому имени, произнесенному мужчиной.
Он рассказал.
— Мне кажется, она вам нравится.
— Нравится...
— Вы ее любите?
— Нет.
— А разве можно, чтоб человек нравился, а вы его не любили? Если, понятно, нет особых препятствий...
— Вероятно, можно.
— А я не могу: кто мне нравится, значит, я того и люблю!
Они снова шли молча.
— А разве не может быть так, что меня пошлют к вам на стройку? — спрашивает Надя и чувствует, что краснеет.
— Вы этого хотели бы?
Она оставляет крыльцо общежития. Переулки сменяются улицами, Надя и Николай идут дальше и дальше. Ночь. Ветерок приносит запах морозного снега. Надя рассказывает о себе. Им хорошо от того, что они вместе, им кажется, что встреча эта — не из числа тех, которые проходят бесследно.
Они проходили всю ночь. Москва открывалась улицами, бульварами, площадями. Вместе с Надеждой и Николаем той же ночью блуждали по Москве другие. Они встречались на перекрестках улиц, фонарь подбирал пары под млечный круг, и расходились, чтобы через кварталы встретиться вновь. В эти часы ночного блуждания грани между знакомыми и незнакомыми обычно сглаживаются.
— Меня товарищи убьют... — говорит Надя, показывая на конспект лекций. — Что я им скажу? Разве они поверят, что я задержалась у Бунчужного?
— Ничего не будет! Итак, до завтра? — спрашивает он.
— До сегодня... Сейчас четыре часа нового дня...
— Я приду к вам в общежитие. Можно?
Надя молчит, но Николай слышит ее ответ, как если бы она шепотом сказала над ухом: «Приходите».
Федор Федорович уехал, однако, только четыре месяца спустя, в июне...
Накануне отъезда тогда, в феврале, он захватил грипп, слег, врачи нашли осложнение в легких, Бунчужный долго и мучительно отбивался от болезней, дружно цепляющихся за человека, когда ему за пятьдесят.
Провожали профессора Марья Тимофеевна, Лиза, Лазарь, Ниночка и даже крохотная Светка. Как обычно, если профессор куда-нибудь уезжал, вещи укладывались за неделю вперед, но, как обычно, ничего толком не упаковывалось, чемоданы пришлось наполнять заново в последние минуты.
— Вы, кажется, забыли захватить с собой Фабра? — насмешливо спросил зять.
— А ты, папа, и на стройке будешь заниматься жучками? — осведомилась Лиза.
— Да, жучками и козявками! А вам завидно?
— Дедушка, ты привезешь мне зуков? Привезешь? — спрашивала Ниночка, теребя деда за полу летнего пальто.
— Привезу. Конечно, привезу. А ты будешь есть хорошо?
— Зуков?
— Нет, суп. И кашу. И все, что даст мама.
— Буду.
Марья Тимофеевна беспокоилась, чтобы муж не забыл взять с собой фланелевую пижаму и теплые носки, хотя дело шло к лету, и разную мелочь, без которой он мог свободно обойтись.