— А вот о чертежах печи некому позаботиться! — сказал Федор Федорович. — Думаете, старик обойдется без чертежей?
Лазарь проверил чертежи и уложил их отдельно.
— Эх, с каким удовольствием прокатился бы с вами, Федор Федорович! Не возьмете?
— Не возьму. Пути-дорожки наши, уважаемый коллега и товарищ зять, разошлись! Птенцы подросли — и из гнездышка. Дай бог! В конечном счете нигде так не сохраняется преемственность, как в науке. Без Ломоносова не было бы Менделеева, а без Менделеева не было бы и современных электронных теорий. Кто-то сказал, что сын видит в отце свою старость, а отец в сыне свою молодость... Но это, кажется, вы, друзья, ныне опровергаете...
Лазарь призадумался.
— Так-то, мой друг. Без моей работы не было бы и вашей! Ну, ну, не принимайте всерьез моих сентенций! Не всякое лыко в строку.
На вокзал приехали рано, началось ожидание. Профессор через каждые десять минут вынимал золотые часы и сверял их с вокзальными. Когда, наконец, пассажиров выпустили на перрон, Федор Федорович облегченно вздохнул. Устроившись в купе, он выпроводил жену и молодежь из вагона.
— Идите. Зачем зря томиться из-за пустого этикета!
На перроне сновали, стояли возле каждого вагона люди. Последние минуты перед отъездом особенно томительны: люди молча смотрят друг другу в глаза. И только, когда поезд трогается, начинается оживление: поцелуи, объятия, взмахивание платками, фуражками.
Мимо вагона проехала электроплатформочка с багажом. Профессор узнал свои чемоданы. Их охраняли, и к ним он не мог сейчас подойти, даже если бы захотел.
Лиза была бледнее обыкновенного, она прятала нос в воротник шелкового пальто, отчего казалось, что смотрит исподлобья. Маленькая Светка в розовом капоре, чистенькая, завернутая в одеяльце с кружевами, казалась на руках матери слоеным пирожком.
Перед расставанием на Ниночку вдруг нахлынула нежность, она стала прижиматься к деду, просить его взять с собой.
— Возьми, дед. Возьми меня. Я буду хорошо есть и слушаться.
Он приподнял ее и поцеловал в шейку, такую теплую, мягкую.
— Оставь дедушку в покое, — вмешалась Лиза. — Мы лучше приедем к нему с папой.
В последнюю минуту перед отправлением поезда Лазарь сказал дрогнувшим голосом:
— Дождались, Федор Федорович... Помните наши мечты? Столько лет...
Профессор потряс руку зятю.
— Если серьезно говорить, еду и не верю! Честное слово. Еду и не верю.
Они поцеловались.
— Я рад, что у вас теперь развязаны руки. Пойдете своей дорогой, — сказал Бунчужный.
— Упрек? — Лазарь заглянул профессору в глаза.
Бунчужный грустно покачал головой.
— Нет... Но немного больно. К чему кривить душой? Две жизни прожить нельзя. И логика есть логика. А чувства есть чувства! То, что вчера считалось в науке великим, сегодня заслоняется новым, еще более великим, и хочется в этом великом сделать что-либо новое... Поднять еще немного потолок. А жизнь кончается. Да... Ну, желаю вам счастья! Привет коллегам! Думаю, вам больше посчастливится на новой тропе. И идите по домам. Хватит этикета!
Федор Федорович поспешно поднялся по ступенькам в вагон, как бы скрываясь от самого себя.
Пора, когда человек прижимается к стеклу и оглядывает каждый отбежавший телеграфный столб, каждую железнодорожную будку, прошла давно. Почти всю дорогу Федор Федорович пролежал на диванчике, прикрывшись пледом. Лежа он читал стихи Блока, — томик «Избранного» Блока находился в портфеле, — восстанавливал в памяти минувшие годы: долгая дорога располагает к воспоминаниям и мечтам.
Он заново проверял работу над титано-магнетитами, мысленно пробегал расчеты по конструкции новой печи, видел эту печь уже построенной, на ходу, выдающей ванадистый чугун.
Перед своими коллегами, друзьями и противниками, перед государством он взялся решить проблему, которая имела серьезное значение и в которой далеко не все еще было технически и технологически доведено до конца.
Высокую ответственность взял на себя он, его институт, это требовало и напряжения сил, и большой собранности.
От проблемы титано-магнетитов он мысленно переходил к строительству комбината, взвешивал и оценивал те, в сущности, немногочисленные и общие факты, которые были известны, и намечал предложения уже как главный инженер.
Предстояло много работы, может быть гораздо больше, чем он предполагал, но это не страшило. Хотелось скорее прибыть на место.