— Да... Вот я ехал сейчас к вам, дорога дальняя, хорошо лежать и мечтать. Вспомнил многое. Господи, какая у нас, у каждого из нас, людей, проживших полсотни лет, пестрая жизнь... Вспомнил завод Джона Юза. Избрал себе этот конквистадор лакомый кусок. В верховьях реки Кальмиус и уголь, и железная руда, и огнеупорная глина, и известняк. Первый металлургический завод на юге России. Но даже по тому времени завод этот был на отсталой технической базе. Отдувалась рабочая спина.
— Рабочая спина... — повторил Гребенников. — И как не процветать Юзам и им подобным! У русских помещиков можно было по дешевке купить и земельку, в недрах которой находилось несметное богатство, и получить за взятку разрешение у царского правительства построить завод. А какое варварское отношение к рабочим! Трудно сейчас поверить, что люди могли перенести. Вот я вам расскажу о себе. Десятилетним мальчишкой я уже носился по заводу. Был я мал ростом и казался просто ребенком. В ночные смены, помню, рабочие укладывали меня спать в ящик с теплым песком возле печи. Тогда я не понимал, зачем им это. А позже понял: полуголодным каталям, горновым, чугунщикам после двенадцатичасовой работы в пекле хотелось человеческой ласки. Но откуда ее ждать? И они отдавали свою ласку другим. Я спал, а они следили, чтобы я не проспал плавки, будили вовремя. До чего крепка у людей память!.. Вот сорок с лишним лет прошло... А будто вчера...
— Преподлое время, что говорить!
— Я работал в экспресслаборатории мистера Ченслера.
— Жестокий человек?
Бунчужный задумался.
— Нет. Этого не могу сказать. Строг был, да. Очень хорошо помню ночные работы. Под потолком горит яркая керосиновая лампа. В тишине сухо поскрипывает пирометр «Роберт-Остен», остренько так, как если бы ножичком что-то соскабливали. Тикают стенные часы. Пока принесут пробу на анализ, вытащишь книжку, читаешь. По лаборатории кто-то ходит. А, это Мурка! Крыса... Мы приучили ее: сидит и ест кусочек сыра, очищая передними розовыми лапками крупинки с усов... Но как войдет мистер Ченслер — не услышишь... «Спишь?» Ответишь по-английски: «Я не спал, мистер Ченслер». Посмотрит в глаза, как бы проверяя. «Читал?» — «Читал...» — «Фарадей? Зачем Фарадей? Что тебе Фарадей?» А я читал биографию Фарадея. Очень полюбилась мне эта книжица про переплетчика Фарадея, как он стал знаменитым ученым; читал ее, знаете, раз пять, а за чтение платил по две копейки коробейнику Митричу. Он у нас просветителем был, разносил по балаганам Юзовки книжки в коробе. На современном языке — избач! Надо, чтобы наши юнцы знали, как трудно было тогда достать книжку. Две копейки за прочтение — это ведь деньги. За две копейки можно было купить хлеба и селедку на обед! Ведь платили, подлецы, по десять, по двенадцать копеек за десятичасовый рабочий день.
Бунчужный глянул в окно.
— От мистера Ченслера получил я однажды химию: заинтересовался, видите ли, англичанин мальчиком, у которого такая жажда знать, понимать, что творилось в лаборатории. Конечно, в глубине души англичанин хотел посмеяться над маленьким дикарем. Дам, думал он, книжку ученую, пусть поплавает в формулах. Это была первая ученая книга в моих руках. Популярный учебник Роско на английском языке: мы, подростки, свободно болтали по-английски. И вот началась моя наука... Попробуйте изучить химию без преподавателя, без руководителя, без опытов, когда вам десять-двенадцать лет. И изучали!
— Наша молодежь этого не знает! — сказал Гребенников.
— Счастливые! Им в руки все! Берите, читайте, миленькие. Конечно, это хорошо. Очень хорошо. Только не следует забывать, какой ценой добыта им возможность жить культурно. Отец мой и дед также работали у Юза. И я вижу их, как вас сейчас, — вот они возле печи, насквозь прокопченные газами. А если дома, то отца своего иначе и не представляю, как на табурете. Видно, только пришел, сел, вытянул ноги в чунях и заснул. Его никогда у нас не будили. Он просыпался сам за полчаса до ухода на работу. А жили мы возле доменного цеха, в землянке.
— Вы знали, конечно, и Курако?
— Курако? О, это человек, о котором ни один русский доменщик, ни один доменщик вообще не может говорить спокойно... Такие, как Курако, родятся, может быть, раз в сто лет. И знания, и чутье, и хватка. А какая воля! Какое упорство! Какая гордость! Он ведь из дворянской семьи сам, бежал из дому юнцом.
Лицо Бунчужного осветилось далеким воспоминанием.
— Был такой, знаете, случай: на мариупольском заводе закозлили французы печь. Хорошую, новую печь. Вышла она из строя. И никто из французских специалистов не мог вернуть ее к жизни. А Михаил Константинович вернул! Французы ахнули. Директор на радостях ткнул горновому Курако два пальца, а Курако в ответ ему — ногу... Ох, и смеху было...