Леша поднимается на ступеньки. На стене черные следы от дыма: вероятно, здесь многие годы ставили самовар. Леша толкает дверь. Она закрыта. Толкает сильнее.
За стеклом появляется старческая голова. Леша поднимает руку. Дверь открывают.
— Здравствуйте! — говорит он. — Меня прислал папа за старым-старым заказом... Он у вас залежался...
— За старым-старым заказом? Пожалуйте в столовую. У вас есть квитанция?
Леша вынимает злополучную квитанцию, на которой оттиснута овальная печать. Старик поднимает очки с кончика носа к глазам...
— Так... Так... Хорошо. Я заказами не занимаюсь... — он выходит в следующую комнату и возвращается в фуражке и морском старом бушлате.
— Пойдемте! Здесь мы не держим заказов.
Они выходят на Старопортофранковскую, затем сворачивают направо. Леша бросает взгляд на табличку: Пишоновская.
У пятого от угла дома старик останавливается и стучит в окно.
...Стук знакомый.
Сквозь сотовые ячейки занавески Гребенников увидел гимназиста; в случае опасности Гребенников мог пройти через двор на другую улицу.
У гимназиста возбужденно блестели зеленые глаза, спрятанные за длинными черными ресницами.
— К тебе, Петя, за старым-старым заказом... — сказал Александр Иванович, отец Гребенникова.
Старик уходит.
— Какой у вас заказ? — спрашивает Гребенников, заходя в комнату.
— Примус...
— Покажите квитанцию.
Гимназист подает.
— А доверенность?
— Дайте, пожалуйста, нож.
Он вспарывает левый край суконной курточки и вынимает кусочек полотна, на котором отчетливо оттиснута круглая печать и пестрят мелкие строчки, сделанные красными чернилами.
— Вы давно там работаете?
— Год.
— Сколько вам лет?
— Семнадцать.
— Вы приехали до занятия Николаева слащевцами?
— Мы приехали 5 августа. Слащев же захватил город 19 августа. Что чинят эти изверги...
— Почему вас выделили для этой работы?
— Я не знаю. Я сказал там, что у моего отца сложный психологический разлад и он не прочь уехать на юг. Мне порекомендовали выехать в Одессу. Однако отец от Одессы отказался, ему захотелось в Николаев. Это немного изменило планы.
— Что вы успели сделать?
— Перед отъездом из Москвы мне сказали, чтобы я обязательно поступил в гимназию и не предпринимал ничего в течение по крайней мере месяца. Затем связался с вами, не прибегая ни к чьему посредничеству.
— Вы ничем не скомпрометировали себя? В гимназии, например?
Краснея, Леша рассказал о столкновении с латинистом в первый день прихода в класс.
— Мне трудно кривить душой... И говорить неправду... И в дороге к вам чуть-чуть не произошла неприятность... Пришлось ехать с белогвардейцами. Только не думайте, что я не выдержал бы испытания... Любое испытание я перенесу и от меня не добьются ни слова. Вы еще меня не знаете!
Леша сверкнул глазами, в которых было столько страсти, что Гребенников залюбовался.
— Отныне я приказываю вам соблюдать строжайшую конспирацию. Вы обязаны обманывать белогвардейскую сволочь любыми способами. Честных людей обманывать нельзя, а белогвардейцев можно. И должно. Запомните это. И, пожалуйста, не попадайтесь. Не бравируйте. Я верю, что вы перенесете любой допрос контрразведчиков и никого не предадите, но вы дороги нам. И попадаться не имеете права. Понятно?
— Понятно...
— Будьте обычным гимназистом, ничем не выделяйтесь. Можете в присутствии белогвардейцев разговаривать на их языке, но точно выполняйте мои задания. Вы знаете, что посланы для работы среди моряков Антанты?
— Знаю.
— Каким языком вы свободно владеете?
— Английским.
— А французским?
— Слабее.
— Жаль. Одесса, Николаев, Херсон — это, так сказать, сфера французского «влияния». Кавказ — английского. Но у нас стоят и английские корабли.
— Я говорю немного по-французски, но английский у нас в доме почти обиходный. Отец хорошо знает английский.
— Сегодня вы свободны. У вас есть где остановиться?
— Я могу остановиться у одной дамы на Елизаветинской.
— Не у Анны ли Ивановны?