— Так вы откуда, девчата? — допытывалась Надя.
— Воронежские!
— Мы орловские!
— А мы курские!
— У вас и говорок такой... — улыбалась Надя. — А как звать тебя? — обратилась она к миловидной девушке, сидевшей ближе других.
— Фрося. Фамилия Оксамитная.
— Оксамитная? Украинка, значит.
— Может, и украинка, только мы воронежские.
— Лет тебе сколько?
— Восемнадцать!
— Мы тоже едем на Тайгастрой. Будем вместе на одном строительстве.
Подошли хлопцы. Здоровые, краснощекие.
— Тоже воронежские? — спросила Надя.
— Наши. Только из разных колхозов.
— Тульские мы! — сказал молодой подтянутый парень в гимнастерке, побелевшей сзади на выступах лопаток.
— Из Красной Армии недавно?
— Недавно.
— Потянуло на строительство?
— Сейчас вся страна — строительство! Мог, понятно, и у себя в селе или в Туле устроиться, да захотелось свету повидать. В тайгу едем.
— Как фамилия?
— Ванюшков.
— А вы не знаете, как оно там, на строительстве? — спросил паренек, которого звали Сережкой Шутихиным. У него было подвижное лицо, густо усыпанное крупными, цвета сухого табачного листа веснушками, и непокорные волосы.
— Откуда им знать? — ответил за Надежду Ванюшков. — Сами туда едут.
— А комсомольцы среди вас есть?
— Есть! — раньше других ответил Шутихин. — Я комсомолец! И Гуреев комсомолец. Мы по путевке горкома комсомола едем.
— А я кандидат партии! — перебил Шутихина Ванюшков. — Приняли в Красной Армии.
— Счастливой вам дороги, товарищи! До скорой встречи!
— Кто это будет, девочки? — спросила Фрося, когда Надежда ушла.
— Практикант, должно! — заметил Ванюшков. — Человека видно по обхождению.
— Смотрите! Такая, как мы, может, чуточку старше, а уже практикант!
— Приветливая! И как яблочко!
— И платье в складочках!
— И пуговки на кофточке, как звездочки!
Когда поезд с инженерами ушел, колхозная молодежь долго еще говорила о стройке, о том, что там их ждет, как встретят, что будут делать. Вечером девушки, лежа на полках, пели песню; было в ней много грусти и хорошо под нее дремалось. Фрося рассказывала, как ей жилось в совхозе. Толково умела рассказывать она, и ее слушали, пока не засыпали. А утром проверяли, кто на каком месте рассказа уснул.
И вот, наконец, станция Тайгастрой...
Новое полотно, ветвящиеся рельсы, крутые крестовины, конусы щебня, выкорчеванные лесные массивы, томительные остановки через каждые две-три минуты, плетенка лесов на воздухонагревателях и домнах, а там — вдали — новый город, дома, опоясанные большими окнами. И иной, совсем иной цвет неба, запах воздуха, тепло солнца...
У кого не замрет сердце?..
Надежда Коханец не отрывается от окна. «Получил ли Николай телеграмму?» Она ищет знакомую фигуру среди массы людей, снующих на вокзальчике; ей вдруг кажется, что она не узнает Николая... Она силится представить его сейчас — и не может...
Молодые инженеры поспешно покидают вагон, словно боясь, что их могут повезти дальше.
Борис Волощук нес свой и Надеждин чемоданы.
— Ты кого-то ждешь?
Надя еще на что-то рассчитывает. «Он здесь, только не может ее найти. Или замешкался...» Всю дорогу она думала о нем. Он должен быть здесь хотя бы потому, что она так ждала...
Потом она идет, усталая, точно после изнурительной работы. К калитке подошел комендант поселка Бармакчи.
— Кто тут инженеры из Днепропетровска? Не вы ли, товарищи?
— Мы! Мы!
— Пожалуйте к машине! Вот сюда, во двор.
Инженеры пошли грузиться и усаживаться.
— Легковые у нас на подтяжке, — как бы оправдываясь, сказал Василий Федорович.
— Ладно, обойдемся грузовыми.
— Иди сюда, скорей! Вот твое место! — звал Волощук Надю. Она покорно идет. Ей подают руки. Она взбирается, но очень неловко: колени упираются в борт машины, юбка узкая. Борис берет девушку в охапку и под смех ребят втаскивает через борт.
День солнечный, перед инженерами открывалась панорама строительства. Машины тронулись, набирают ход.
«Все это очень хорошо, — мелькает в сознании Нади, — но почему я одна такая несчастная?..»
Телеграмму о выезде на строительство молодых инженеров, переданных по разверстке ВСНХ, Гребенников получил несколько дней назад. Вечером он получил телеграмму из Новосибирска. Инженеров следовало ждать с часу на час. Он обрадовался и пошел к Журбе. Было часов одиннадцать вечера.