Виделись Надя и Николай редко. Надя не покидала цеха, а Николай занят был партийной работой, соревнованием, бытом коллектива, производственной работой на площадке. Часто его вызывали в краевой центр, много времени уходило на доклады, совещания.
Когда Надя пришла в партком, Николай попросил ее обождать.
«Здесь я для него только инженер, член партии, не более», — подумала она с горечью, хотя понимала, что у Николая могли быть дела, о которых он не считал возможным говорить с другими в ее присутствии.
Пока Журба беседовал с секретарем парторганизации коксового цеха Сусловым, бесцветным скрипучим человеком, — Надя несколько раз встречала его в парткабинете и слышала его выступления на собраниях, — она взяла со стола газету, но дважды поймала себя на том, что прочитанные фразы прошли мимо сознания.
— Как хорошо, что ты пришла, — сказал Николай, когда Суслов ушел. Обняв, он прошел с ней к столу. Они сели.
— У меня дело, Николай...
Он посмотрел укоризненно.
— Я не видел тебя три дня... Дальше так нельзя. Почему ты не хочешь перейти ко мне? Неужели тебе не хочется быть всегда вместе?
Надя положила руку Николая к себе на колени и, согнувшись, прижалась лицом. Ему видны были ее волосы, по-мальчишески причесанные, загорелая, полненькая, теплая шея. Он поцеловал ее в ложбинку, прикрытую прозрачной прядью волос.
— Разве мы будем чаще и дольше видеть друг друга, если я перейду к тебе?
— Я буду знать, что могу застать тебя дома и что этим домом будет у нас один общий дом, твой и мой. А построим комбинат — получим отпуск и уедем в дальнюю тайгу. Я покажу тебе места! Какие места! Альпийские луга! Сколько там цветов! Высокогорные озера... Поедем к Телецкому озеру, на Алтай. И к Каракольским озерам...
— Хорошо, Коля, — сказала Надя деловым тоном, — и ему показалось, что Надя, несмотря ни на что, холодна. — Помоги мне вот в чем, — она рассказала о нуждах участка, о столкновении с Роликовым. — Я не верю ему. Он мешает уже одним тем, что равнодушен. В нашем деле равнодушный человек нетерпим.
— Согласен, — сказал Николай. — Но нам нужно таких перевоспитывать.
— Кривых ног не выпрямишь!
— Во всяком случае, это говорит о том, что ты недостаточно веришь в воспитательную силу коллектива.
— Но люди перевоспитываются годами. У нас нет лишнего дня. Нам дорог каждый час. У нас достаточно своих трудностей, своих забот, — горячилась Надя.
— Спорить, Надюша, не о чем. Воздухонагреватель передадим комсомольцам. Решение ваше правильное. А с Роликовым я поговорю. Он хороший специалист. От косности, от боязни нового мы его в конце концов излечим.
Надя собралась уходить, но Николай удержал ее. Он заговорил о себе, о своем одиночестве.
Надя покраснела. Она увидела запавшие глаза; на гимнастерке не хватало пуговиц, рукав был прорван и неумело зашит. Он взял ее за руки и сильно пожал их.
— Немного позже я перееду. Дай только привыкнуть к мысли, что я твоя жена. Люди все видят, все знают, со стороны, говорят, видней, а мне чего-то стыдно, Коля... Хотя что стыдного в том, что мы любим друг друга?
Узнав о столкновении Коханец с начальником доменного цеха, Гребенников вызвал к себе Роликова, с которым давно собирался поговорить по душе.
Инженер вошел в кабинет с невозмутимым видом и остановился у стола, ожидая приглашения сесть.
Гребенников указал рукой на стул.
Роликову было за пятьдесят. Подвижной, беспокойный, он выглядел молодо. Особенно молодили зубы, крепкие, как на подбор.
— Послушайте, что у вас там происходит?
— Происходят у нас, Петр Александрович, безобразия. Самые настоящие. И, извините за откровенность, вы и наш главный инженер потворствуете виновникам.
Обычно сдержанный, Гребенников вскипел.
— Безобразия? Какие? Кому потворствуют начальник строительства и главный инженер?
Роликов не смутился.
— У меня достаточно фактов. И мне нечего скрывать правду. Я не из трусливых. И не из перепуганных, как некоторые. И к промпартийцам никакого отношения не имел.
Роликов усмехнулся.
— Факты! Да говорите же вы! — гремел Гребенников: как все люди, редко выходящие из равновесия, он потерял контроль над собой и словно покатился с горки.
— Факты есть, я вам изложу. Стройка — это не игра в песочек. И я не намерен отправляться на Соловки.