Часов в девять Ванюшков обычно выходил в соцгород. Он задерживался перед парткомом и завкомом, читал объявления, проходил мимо фотовитрины ударников. Здесь, на видном месте, красовалась и его фотография: «Лучший арматурщик тов. Ванюшков на вязке арматуры...»
В клубе девушки заглядывались на парня, все шло навстречу ему, все улыбалось, давалось в руки, и он мог считать себя счастливым. Только в одном потерпел он неудачу и остро переживал это.
— Не нравится мне твой инженер. Сидит и глаз не сводит... — сказал он Фросе, увидев ее несколько раз с Борисом Волощуком.
Фрося повела плечом.
— А тебе может нравится? Конечно, я не инженер...
— Ты смотришь, пусть и он смотрит!
Потом наступало примирение, Ванюшков подробно рассказывал о своих успехах, о своих планах.
— С весны, думаю, поступить в вечерний техникум. Нравится мне здесь. Решил прочно устраиваться, а не на один год. Начальство у нас задушевное, товарищ Гребенников разрешил к нему являться в любой час. Также могу зайти в любое время к товарищу Журбе в партийный комитет, меня всюду знают. Окончу техникум, стану инженером.
— Суровый ты, Степа. С людьми суровый. О себе думаешь больше...
— Суровый? А как не суровому можно повести за собой людей, если не все понимают, что без советской власти нет для нас жизни и к работе относятся с холодком? А раз не понимают, учить надо. Вот тебе моя суровость!
Фрося понимала, а сердце стыло... стыло... Почему? Сама не знала. Он это видел и это мучило его. Но чем больше мучился, тем равнодушнее относилась к нему Фрося. Что-то с ней происходило, удалялась от него с каждым днем, остывала, и он не знал, чем ее привлечь снова к себе.
Однажды он зашел за ней в цех после работы.
— Редко встречаемся... — сказал дрогнувшим голосом. — И тебе это, кажется, подходит...
Он взял ее руку.
— Что ж молчишь?
— Слушаю, что скажешь...
— Или чем обидел когда при людях?
Фрося смотрела то на свои ноги, то на ноги Ванюшкова.
— Скажи мне...
Он был уже не тот, уверенный в себе, напористый в любви, как и в работе, и Фрося это чувствовала.
— За что ты так ко мне, Фросюшка? Чем приворожил этот инженер? На что ты ему?
— Не знаю... Не мучай... Ничего не знаю я...
И побежали потом дни серые-серые, хотя и солнце светило, и работа спорилась, и о нем, Ванюшкове, не раз писали в газетах. Что случилось? Была подруга — и не стало. Неужто в этой одной рыжей весь свет? Ох, был свет только в ней, и только о ней одной думы его, по ней одной ныло сердце. И это сердце довело его до последней встречи.
Был поздний час, он шел к бараку, в котором жила Фрося, истомившийся, тяжелый, ненавистный себе. Трепетным светом мигали звезды, и на дороге, как на листах оцинкованной жести, сверкали снежинки. Их было много, как звезд на небе, и, казалось, что снег отражал эти звезды, подобно зеркалу.
Вот и барак. Он подошел к Фросиному окну. Все было знакомо в ее комнате: столик, застланный вышитой скатертью, белое с петухами полотенце на стенке, фотографии, среди которых в центре находилась его...
Ванюшков прижался к стене. Еще совсем недавно он подходил к окну и тихонько, чтобы не услышали другие, стучал четыре раза. Тогда на стук прижималось к стеклу родное лицо. Стекло едва разделяло лица, обоим казалось, что они слышат дыхание друг друга. Фрося набрасывала кожушок, он обнимал девушку, и они поднимались на гору, откуда открывался завод, охваченный пламенем фонарей. Они садились на бревнах и смотрели, тесно прижавшись друг к другу. Огни стройки трепетали, будто их задувало ветром.
«Постучу...»
А другой голос говорил: «Нет... Просить не стану».
И к обледенелому, запорошенному снегом стеклу рука не поднялась...
Но и с этого вечера не наступило его освобождение.
Глава III
Однажды вечером Журба застал у Гребенникова Абаканова. Инженер только что возвратился из Хакассии. Он уже доложил Гребенникову о результатах работ и куда-то спешил.
— Постой! — остановил его Журба. — Я не видел тебя месяца три...
— Сейчас не могу.
— Одно слово: успешно?
— Успешно!
Планируя строительство таежного металлургического гиганта, работники ВСНХ видели рудничную сырьевую базу для завода в богатой уральской руде. Считалось, что принцип маятника (уральская руда перебрасывается на Тайгакомбинат, а таежный уголь в том же эшелоне — на Урал) даст наиболее рациональное использование природных богатств. Гребенников, объездивший округу по совету секретаря райкома Чотыша, и Бунчужный, познакомившийся с данными предварительных разведок, хотели доказать, что перевозка уральской руды — дело хлопотное, что уральская руда не единственный источник питания комбината, что местные руды, хотя и уступают уральским по содержанию железа, должны занять основное место в балансе сырья для Тайгакомбината. Добыча и транспортировка местных руд могли обойтись во много раз дешевле, руда лежала под рукой — в Темир-Тау, на Таштаголе, в Одра-Баше, в районе Абакана. Оборудование рудников, создание на этой базе своих обогатительных фабрик дало бы возможность с каждым разом полнее использовать местные богатства, оживить районы, освободить комбинат от дальних перевозок. Над этой проблемой использования местных железных и других руд, при местном коксующемся угле, группа тайгастроевцев работала пока без лишней огласки, чтобы не вызвать сопротивления со стороны Копейкина и других, продолжавших вести двурушническую политику.