— Спасибо. Неудобно. Стесню вас...
— Нет, нет, не отпущу. Марфуша, подайте нам сюда самовар, — крикнул Гребенников, выйдя в коридор.
Через минуту Марфуша, пожилая женщина, внесла самовар, потом принесла на подносе чашки, сахар, печенье.
Пока гости пили чай, Гребенников расспрашивал Сановая, как идет учеба, не трудно ли ему работать на токарном станке, доволен ли он своим наставником — мастером Ерофеевым.
— Зачем не доволен? Доволен!
— А ко мне когда перейдешь?
Мальчик молчал.
— Зачем у начальника общежитие делать?
Буше и Журба переглянулись.
— А тебя комната ждет, отдельная. После чая покажу. Может быть, кушать хотите, товарищи? Я сразу не предложил, простите, — спохватился Гребенников.
Буше отказался. Отказались и Сановай с Журбой, но Гребенников распорядился принести консервов и заставил мальчугана поесть.
— А теперь я покажу тебе, Сановай, где ты будешь жить.
В соседней комнате Буше и Журба увидели столик, кровать, тумбочку, шкаф. На спинке кровати висел новый костюм, а возле тумбочки стояли сапоги.
— Топшур! — воскликнул обрадованно мальчик и бросился к висевшему на стене музыкальному инструменту, похожему на мандолину.
— Где взял? — спросил он Гребенникова.
— Бармакчи сказал, что ты музыку любишь.
Сановай вдруг, преодолев застенчивость, прижался головой к груди Гребенникова. Он что-то восклицал по-алтайски, а Гребенников, запустив руку в густые, иссиня-черные волосы мальчика, гладил их...
— Это мой? — показывал он на сапоги.
— Твои! Все твое! Теперь ступай за пожитками и переселяйся.
Сановай, смущенный, ушел.
— Слушайте, товарищи, а не позвать ли нам кого-нибудь еще? В кои веки мы отдыхаем?
Николай пожал плечами.
Не дожидаясь ответа, Гребенников снял телефонную трубку.
— Надежда Степановна? Это я, Гребенников. Вот что, уважаемая. Срочно ко мне... Ничего не случилось. Но не задерживайтесь!
Потом Гребенников позвонил Жене Столяровой.
— Женя? Не узнаете? Начальство надо узнавать даже по телефону... Так-то, кокетливая девушка! Немедленно ко мне. Материалы? Никаких материалов. Захватите себя. Не понимаете? Себя... Сергей-Елена-Борис-Яков. Дошло? Потом будете смеяться! По дороге прихватите старика Бунчужного. Я ему позвоню. Ясно?
Гребенников позвонил Федору Федоровичу.
Когда собрались, Гребенников, видя недоумение гостей, сказал:
— Товарищи, не пугайтесь... Никаких докладов... Никаких отчетов. Ни слова о стройке и делах. Угощать вас нечем. Разве что чаем. Есть, правда, консервы и картофель. Хлеб. Сахар. Кто хочет, может взять на себя инициативу что-нибудь сварганить. В помощь даю Марфушу.
Женя с Надей спешно привели в порядок «берлогу» хозяина — так Женя назвала кабинет; мужчины сели за шахматы, Марфуша принялась жарить картофель, и вскоре вкусный запах распространился по квартире.
Журба и Буше перенесли к тахте письменный стол.
— Садитесь, где кому нравится. И без церемоний. Приглашать не намерен. Каждый пусть считает, что он у себя дома.
— И почему мы никогда не собираемся? — спросила Женя. — Это вы виноваты! — упрекнула она Гребенникова. — Вы начальство, с вас пример берут. Вы, как медведь в берлоге, и мы, как медвежата...
— Правильно, Женечка, больше критики...
— Каков поп, таков приход... — пошутил Бунчужный, разглядывая альбом с фотографиями строительства — подарок студии кинохроники, недавно побывавшей на площадке.
— А когда ж это пригласит нас к себе секретарь партийного комитета? — спросил Гребенников, хитро щурясь на Николая и Надю.
— Пригласим, пригласим, не забудем!
— Давно пора...
— Не смущайте нас... — стыдливо сказала Надя.
У Жени на минуту погасли глаза. Она вздохнула и, чтобы никто не заметил ее смущения, обратилась к Шарлю.
— Вы о чем задумались?
— О, нет, мадемуазель Эжени. Мне хорошо. Очень хорошо, — и, наклонившись, тихо добавил: — Как чудно, что вы пришли... Спасибо вам...
— Оставьте!
— Вы чего там? — напустился Гребенников на Женю. — Обижает вас эта острая на язычок девица?
— О, нет! Что вы...
— А здесь Абаканов, Женечка, знаешь? — сказал Журба.
— Приехал?
— Приехал. И скоро уедет. Так что пользуйся случаем!
— С Абаканова — что с козла молока! — засмеялась Женя.
— Острая... Острая девица! — пожурил Женю Гребенников. — Представляю, как вам тут доставалось, когда было господство матриархата...
Поздно вечером явился Сановай, пожитки его были перевязаны сыромятным ремнем. Увидев гостей, он остановился на пороге. Видимо, и явился он поздно, чтобы никого из «чужих» не застать.