— Не тяжело, Фрося? — спросил однажды.
Она удивилась, что ее знают по имени, что ее приметили.
— И больше могу!
— Сильная такая?
— Сильная!
— Ты и любишь так?
Фрося покраснела.
Он знал, что Фрося встречалась с Ванюшковым, знал, где жила, в какие часы работала. Первый «звездочет» заслонил для нее мир.
Он замечал, что на Фросю засматривались другие, особенно Яша Яковкин, но никто для нее не существовал, кроме Ванюшкова.
— А скажи, за инженера пошла бы замуж? — спросил, когда они ближе познакомились.
— Кого полюблю, за того выйду! Хоть за сторожа.
«Какая она...» — думал он, краснея за свою невольную грубость.
Фрося относила кирпичи и возвращалась назад. Борис помогал ей накладывать.
— А этого не надо, — строгим голосом предупредила Фрося.
— Почему?
— И так говорят, что заглядываетесь. Зачем мне?
— Ванюшков запретил?
— Сама запретила. И не надо вам за мной ходить по пятам. Ищите себе другую. Ни к чему это.
Он уходил.
— Доволен ли ты новой своей работой? — спрашивал Волощук Павлушку Сироченко, который важно шествовал по площадке со щитком в руке и длинным шлангом к автогенному резаку.
— А вам что?
Сироченко нелегко поддавался «обкатке».
— Ты вот хотел перейти с земляных работ на автогенную и тебе пошли навстречу.
— Если б не заслуживал, не пошли б навстречу!
— Отсутствием скромности, вижу, не страдаешь!
— А на кого мне надеяться? Поработаю еще, приобрету опыт, стану автогенщиком-верхолазом.
— Ишь, куда метишь! Верхолазом!
— А что?
— Высокая профессия во всех смыслах! Не пьешь больше?
— Когда хочу, тогда пью. На свои!
— А знаешь, грубить не следует.
— Я не грублю. Натура у меня такая.
— Грубость — не натура. Грубость от бескультурья.
Сироченко надулся.
— В вечернюю школу почему не ходишь?
— Что мне там? Азбуку учить?
— Есть школы и повыше. Вот ты говоришь, что хочешь стать автогенщиком-верхолазом. Эта профессия требует образования.
— У меня пять групп, пусть другие имеют столько!
— Пять групп — не ахти какая высота. Почему семилетку не кончить? Почему в техникум не пойти? Разве плохо быть техником? Потом и до инженера недалеко.
— До инженера далеко. А техником, если захочу, буду.
— Захоти! Чего ждать?
— А вам что? Какая с этого польза?
— Польза большая. Человек растет. Польза и радость для общества.
— Ну, я пошел! — оборвал беседу Сироченко.
Хотя парень держался нарочито грубо, но был он все же не тот.
Декабрь. Розовый снег лежит вокруг, морозно, но холод не ощущается. Приятно вдыхать колючий воздух, глядя на Ястребиную гору, сверкающую на солнце, как алмаз.
Волощук подтягивает рукав короткого кожушка и смотрит на часы.
Но сколько бы ни ходил по участку, тянуло туда...
— Не устала? — спрашивал Фросю в конце дня.
Она делала вид, что не помнит сурового утреннего разговора и безразличным тоном отвечала:
— Старухи устают! Мне что! Я и дома замужем!
— Подучишься в школе, научу тебя работать на вагоне-весах. Хочешь работать у нас, в доменном?
Девушка останавливалась. Училась она в заводской школе для малограмотных, первая из партии вербованных поступила, жадно тянулась к учебе.
Борис объяснял, что такое вагон-весы, объяснял как можно более ясно, радуясь, что может что-то передать от себя, а она слушала, и он думал, что только так, серьезным разговором сможет пробудить у этой девушки интерес к себе.
Решение Анны Петровны приехать на строительство пришло после большого раздумья. Хотя она верила чувству, связывавшему ее с Митей Шаховым, она ни на минуту не забывала того, что они недостаточно знали друг друга. Сближение происходило заочно, по письмам; разделенные расстоянием, они могли легко поддаться обману, поверить в то, чего не было на самом деле. Тревожило и чисто женское: она была старше Дмитрия на несколько лет...
Но несмотря на эти опасения, ее поддерживало крепнущее сознание того, что после ухода от Штрикера жизнь ее уже пошла по другому пути и что на этом новом пути она должна видеть главное не в интимном своем счастье, а в приобщении к тому большому, чем жили люди.
«Если даже у нас с Дмитрием ничего не получится, останусь на площадке, буду работать. С прошлым порвано навсегда».
Собравшись в дорогу, она захватила с собой только самое необходимое. Ей неприятны были дорогие вещи, напоминавшие о жизни с Штрикером; не могла расстаться только с котиковой шубкой.