Она любила потараторить, простая, открытая душа.
— Ну, вот и мой кабинет! Заходите! — пригласила Таня, заходя в контору, пристроенную возле какой-то будки.
Подбросив угля в чугунную печурку, Таня вынула из шкафчика папку-скоросшиватель, завернутую в засаленную газету, и положила на стол.
— Садитесь. Записывайте.
С наступлением декабрьских холодов наружные работы немного свернулись, стало больше свободного времени, завком организовал кружки — драматический, народных инструментов, кроя и шитья. Вечером в большой комнате красного уголка доменного цеха бывало очень светло. В углу горела железная печь. Рабочие приходили почитать газету, поиграть в шашки, домино. В красном уголке работала школа грамоты.
Фрося бойко читала букварь Мучника: «На заводах машины. Мы у машин. Хороши наши машины».
С этой группой занималась Анна Петровна. Девушки доменного посменно собирались в школу, и пока рабочие читали газету, ликбезники занимались за длинным столом, придвинутым к окнам.
Борис Волощук садился за соседний стол и слушал.
Он думал, что грамотность приходила к девушкам по мере того, как все меньше и меньше обтирали девушки пот со своих лиц. Занятия начинались в шесть часов вечера, заканчивались в восемь пятнадцать. Волощук знал, что к концу занятий в красный уголок придет Ванюшков. На работе Ванюшков, желая быть справедливым, покрикивал на всех одинаково. Если, бывало, Фрося не справлялась с подноской кирпича, Ванюшков кричал:
— Сорвать график хочешь? И не думай этого, Фроська! Не выйдет!
А вечером он заходил за ней, украдкой раскуривал папиросу, смотрел, как девушки стучали по доске мелом, читали, решали примеры, водили пальцами по географической карте, показывая республики и города.
Фигура инженера Волощука, однако, портила ему настроение. Он старался сесть так, чтобы не видеть инженера. После занятий Фрося складывала ученические тетради — она была старостой, надевала зеленоватый, мягко выделанный кожушок, повязывала голову красным шарфом. Волощук следил за каждым ее движением. Ванюшков подходил к столу, помогал собирать чернильницы, ручки. Потом Фрося и Ванюшков уходили.
Борис откладывал в сторону журнал и шел домой.
В декабре школа готовила выпуск. Анна Петровна отобрала лучших учащихся для рапорта на конференции. Попала в это число и Фрося.
— Выйдешь, товарищ Оксамитная, на сцену, прочтешь, — сказала Анна Петровна.
— Ой, не прочту... — заранее терялась девушка. — Ой, освободите... Стесняюсь я... Пусть другие.
Но ее не освободили. Девушка получила рапортичку и учила текст наизусть. Рапортичка замусолилась: носила ее Фрося с собой даже на работу.
В перерыве на обед вынет из-за лифа и шепчет, чтобы другие не видели.
— А наша Фрося шепчет, шепчет... — посмеивались товарки.
— Выступаешь? — спросил Волощук.
— Ой, растеряюсь я... Попросите хоть вы учительницу, чтоб освободила...
— Не растеряешься! Да чего теряться? Свои! А училась ты получше других. Я знаю...
— Ох, если б я так могла, как вы... И откуда у вас берется, когда говорите? Сильно говорите...
Кажется, Фрося впервые на самой себе испытала власть человеческого слова.
— Выступишь, теряться нечего. Помню, когда нас, малых ребят, подобрали в детский дом, — я рос без родителей, — тоже приучали выступать нас то со стихами, то с песенкой. Поначалу волновался. А потом прошло. Голова ясная, ясная... И ты потом охотно выступать будешь.
Настал день конференции. Завком приготовил премии, украсил клуб. Фрося с утра чувствовала себя плохо, а к полудню даже ноги ослабели.
В заводском клубе собрались рабочие, жены, работницы. Забралась Фрося с товарками в сторонку. Пришла Анна Петровна с Шаховым, едва отыскала девушку.
— Ну, как товарищ Оксамитная?
— Ой, не выдержу... Спросите еще разок...
Они уходили подальше от людей, и девушка чужим голосом читала рапорт, беспрерывно перебирая пальцами носовой платок.
— Хорошо! Так и читай. Не бойся. Сойдет хорошо, — успокаивала Анна Петровна.
Девушек усадили в первом ряду, ближе к сцене. Как прошло время, Фрося не помнила. Поднялся занавес. Говорили от цехкома, выступила Женя Столярова, поздравила выпускников заведующая школой Татьяна Павловна. А потом стали вызывать учащихся для рапорта. Девушки поднимались с мест и по коротенькой лесенке взбирались на сцену.
— Оксамитная Ефросинья!
И показалось Фросе, что не ее имя Ефросинья и что не ей идти туда, на сцену, стоять перед глазами людей. Земля ушла из-под ног, расплылось все перед глазами. И не помнила, как очутилась на сцене. Остановилась Фрося, где пришлось. Как сквозь сон увидела учительницу: улыбалась ей Анна Петровна ободряющей улыбкой; увидела Фрося стол под красным сукном и белую лампочку над головой, и какие-то куски крашеного холста, а в зале, будто за рекой, на том берегу, головы... Одни головы...