Кроме команды пожарных, тушили огонь рабочие. Вода не подавалась, гасили огнетушителями, снятыми с лесов, тушили глыбами снега. Электростанция не работала, мартеновский цех освещался пожаром: горели строения проектной конторы и лесосклады.
— Самое ценное — проекты работ второй очереди комбината спасены! Мы вырвали из огня мозг стройки! — рапортовал Журбе возбужденный Митя Шахов. — Мы вытащили шкафы и организовали охрану. Там все было полито керосином.
Несмотря на мокрое тряпье, которым Шахов защищал от огня лицо и руки, у него были сожжены брови, волосы, от него пахло копченым.
— Но что с вами? — спросил Митя только теперь заметив раненое лицо Журбы.
Меня укусила собака... Вы не видели Абаканова и Гребенникова?
— Абаканов здесь, а Гребенникова не видел.
Журба вдруг пошатнулся и чуть не упал. Митя обхватил его за талию, но Николай пересилил себя. Прислонившись к столбу, сказал:
— Не беспокойтесь. Продолжайте тушить пожар. Соберите рабочих. Пусть Абаканов усилит охрану чертежей и имущества. Я пойду в ЦЭС.
— Я с вами. Позвольте мне. Вы упадете...
— Я поручаю вам самое ценное! — строго сказал Николай и ушел, придавливая кулаком раненый бок.
Но едва прошел несколько шагов, как из темноты вынырнул Гребенников.
— Где ты пропадал? Что с тобой? Они вывели из строя генераторы. Я арестовал пятерых. Удалось что-нибудь спасти?
— Чертежи спасены. Я поймал матерого волка...
— Кто это?
— Грибов!
Идя к проектной конторе, Абаканов увидел Яшку Яковкина. Парень вел человека, показавшегося знакомым. Это был тот самый тубалар — охотник, которого группа изыскателей встретила по дороге в Тубек летом двадцать девятого года.
— Попался, самурай! — вырвалось у Абаканова.
Тубалар униженно заулыбался.
Ярослав Дух привел бородатого Никодима Коровкина.
— Поймал на горячем: резал провода! Но меня не проведешь. Я знаю, как принять меры!
Дух держал металлический прут, а на лице Коровкина чернели полосы. Видно, Ярославу пришлось принять крутые меры...
Памятная ночь заставила призадуматься многих на стройке. То, что проявлялось в мелочах, перекидывалось, подобно огню, с одного места площадки на другое, собралось в одно целое и разрядилось в открытой диверсии.
Гребенников понимал, что далеко не все меры защиты были приняты, что порой он слишком доверял людям, хотя телеграмма Копейкина и дело промпартии открывали глаза на новые тактические пути борьбы, принятые и оппозицией, формально сложившей оружие, и остатками промпартии.
Арест Августа Кара, Грибова, некоторых работников ВСНХ позволил раскрыть гнездо шпионов и диверсантов, действовавших на площадке, однако было очевидно, что какие-то группы еще оставались нераскрытыми. Не удалось схватить и Чаммера.
Хотя Грибов и его сообщники всячески чернили на допросах Радузева, Гребенников защищал честь инженера. Но тень пала на Радузева: в ту ночь, после предупреждения Гребенникова о диверсии, инженер исчез. Люба заявила, что муж ее не возвращался. Были найдены на квартире у Чаммера компрометирующие документы.
— Тут не все чисто, — уверял Журба Гребенникова. — Чего ему прятаться? Раз не замешан, зачем бежать? Наконец, мы не знаем, действительно ли эти расписки подложные.
Но Гребенников не соглашался.
— Нет. Радузев — странный, взвинченный человек, но не враг. А вот подобные доводы, как у тебя, которые он мог предвидеть, вероятно, и толкнули к бегству. Враги рассчитывали на внезапность, на то, что он растеряется. И он, действительно, растерялся. Но это еще не дает оснований считать его врагом.
— Ты переоцениваешь свои педагогические способности. Большая хозяйственная работа притупила твою бдительность. Впрочем, я напрасно обрушиваюсь на тебя. Может быть, больше других повинен я как партийный руководитель. Но как мы с тобой не раскусили Грибова? Оба дали маху. Да еще какого! Грибов — сын инженера, работавшего у акционеров тубекской точки, Грибов — промпартиец, диверсант, пролезший в ряды партии. Как мы с тобой не распознали матерого волка?
Дней пять спустя после диверсии Журба зашел в мартеновский цех.
— Где инженер Шахов?
Ему указали. Он прошел к группе. Дмитрий вежливо снял шапку.
— Мне надо с вами поговорить, инженер.
Тон был строго официален. Они прошли в сторону.
— Ваш отец — белый эмигрант? Почему вы скрыли от меня?
Митя пожелтел.
— Я не скрывал. Откуда вы взяли? Об этом известно институту, известно из моих анкет, известно моим товарищам Коханец, Волощуку и другим.
— А мне вы сообщили?
Шахов замялся.
— Вы не спрашивали.
— С секретарем партийного комитета могли поговорить по собственной инициативе. Белый эмигрант. Шутка сказать!
— Мне не пришло в голову...
— Вы и теперь продолжаете поддерживать связь с родными? С заграницей?
— Нет.
— Нет? — подчеркнуто спросил Николай, как если бы у него были данные думать иначе.
Журба ушел. Митя заметался по цеху. Цифры, расчеты, задания бригадам — все спуталось, он никогда не видел Журбу в таком состоянии: значит, случилась беда. Но что? Об отце он не знал ничего вот уже одиннадцать лет.