— Как после бани!
Когда выбрались из палатки, зуб на зуб не попадал. Луг с высокой травой, открывавшийся с опушки леса, превратился в озеро. Сановай по обыкновению, не дожидаясь приказа, принялся за костер, но в этот раз даже ему не удалось развести огонь. В воздухе продолжала сеяться теплая дождевая пыль, а из глубины тайги наступал молочный туман, обнимая по дороге деревья и кустарники.
Пришлось за костер взяться Бармакчи. Сидя на корточках, он дул во всю силу своих легких, дул как из кузнечного меха, и среди едкого сизого дыма, отдававшего копченым окороком, появился желтенький огонек. Он был робкий, пугливый, появлялся и исчезал. Василий Федорович дует сильнее, красный, синий от натуги, со слезящимися глазами. Огонек оживляется, становится смелее, дыма меньше и меньше. И вдруг огонь вспыхивает, охватывает внутренность костра, трещит, щелкает.
— Ура! — кричит Женя.
Пока кипятили воду, каждый пошел отыскивать в тайге свою лошадь. С вечера их отпустили на волю, стреножив передние ноги. У мокрых лошадей изменился цвет шерсти, и Женя снова тщетно распознавала свою...
Позавтракали остатками вчерашней каши, напились чаю и тронулись в путь под мелкий неутихающий дождик.
— Погодка! Наша, ленинградская...
Женя чувствовала себя после сна лучше, но пульс не падал: 95. «Хоть бы скорей спуститься с перевала в долину».
За ночь дождь размыл тропы, местами обнажились толстые корни деревьев, образовались предательские ямы, заполненные грязью. Попади лошадь в такую яму — и нога сломана. В полдень дождь, наконец, утих, погода установилась, хотя солнце не показывалось: его закрывали войлочные многослойные тучи, и от этого свет был разреженный, как в сумерках.
Вышли в долину.
— Цветы! Сколько цветов! — воскликнула Женя.
Соскочив с лошади, она нарвала зверобоя, ромашки, донника, сложила в букет.
— А цветы, как у нас. Возьмите на память!
Журба взял цветы и засмотрелся на Женю: ее, тоненькую, с золотистыми кудрями, с решительным упрямым взглядом, можно было назвать хорошенькой, если бы не шрам. Рваный, молочно-белый он пробегал через щеку.
— Как самочувствие? Пульс падает?
— Нет.
Она неловко взобралась на лошадь, хлестнула концом повода и помчалась.
Открылся затканный цветами луг. До чего много было на нем цветов! И до чего показалось красиво даже повидавшему виды Абаканову. Он подъехал к Жене.
— Нравится?
— Очень.
— Вот желтые, как цыплята, — это потники, вот фиолетовые сокирки, там — смотрите по направлению моей руки — папоротниковый страусник, а там — видите? — шелковые такие... Это пушица, а это лиловый астрагал. Красивый, да?
— Вы так любите цветы?
— Люблю.
— А еще что?
— Еще? Многое.
— Например?
— Например, таких шаловливых девчонок, как вы!
— Смотрите, какой любвеобильный! Сколько вам лет?
— Для вас, Женечка, стар.
— Для меня? Подумаешь!
— Стойте, девушка. Я вам сейчас что-то покажу. Видите? — он показал на лес.
— Вижу. Лес. Ну и что?
— Обратите внимание на зоны расселения. Глядите: внизу хвойный и лиственный лес. Сосна, береза, осина. Выше — светлый бор: ель, лиственница, пихта, значит, мы, девушка, находимся на высоте семьсот-восемьсот метров. Ясно? А вон на самом перевале — кедровник. Высота тысяча и более метров.
Женя следит за рукой Абаканова.
Абаканов отломил несколько веток и показал, как отличить пихту от ели, кедр от сосны, как распознать лиственницу.
— Я очень рада, что еду, — призналась Женя.
— Еще бы: одна среди одиннадцати рыцарей!
— Не дурите. Я серьезно говорю. Очень рада. И на площадке буду работать так, что вам завидно станет!
— Люблю таких. Эх, Женечка, до чего заманчива работа изыскателя...
Вот и первый по дороге через тайгу в Тубек аил. Всех юрт, аланчиков — юрт, поставленных на шестигранный сруб, — Журба насчитал двадцать. Крохотное селение. Решили остановиться на короткий отдых. Журба, Женя и Бармакчи пошли осматривать селение.
Несколько русских изб стояло в стороне.
Словоохотливый председатель колхоза, говоривший только по-алтайски, повел гостей в колхозные ясли.
Женя с интересом разглядывала детишек, убранство комнаты. На ремне посреди избы висела колыбель — кабай. При виде гостей воспитательница поспешно накрыла кисеей лицо ребенка, лежавшего в колыбели, и отошла в сторону. Черноглазые, желтолицые, с широкими носиками, ребята пытливо глазели на пришедших. Женя протянула детишкам горсть леденцов. Ребята взяли, но не ели.
Когда уходили, детишки завизжали: «Кит! кит...»