В понедельник вывесили под стеклом списки принятых. У рамок со списками образовалась толпа.
В первой список начинался с «А», во второй с «И», в третьей с «П», в четвертой... Впрочем, совсем не важно, с какой буквы начинался список в первой, второй или четвертой рамке! Мама Сережки нашла свою раньше других и раньше других прочла: «Радузев Сергей...»
Это произошло совсем просто, будто никаких других фамилий не было. Мать бросилась к Сережке, стоявшему возле окна, и затормошила его в объятиях.
К своей рамке пробирался отец Лазарьки. Фамилия его начиналась на «Б», и он стал читать: Александров, Андреев... Бабицкий, Белов, Бродский, Вятерников, Гинзбург...
Отец Лазарьки прочел еще раз.
— Не понимаю! — сказал он вслух, заглядывая в лица соседям.
Он дважды, трижды, четырежды прочел список. Читал сверху и снизу, читал на «А», на «Б», на «В», на все буквы, до «Я». И вдруг сердце оборвалось... Он отошел в сторону и обхватил голову руками. Лазарька, дрожа, теребил отца за руку:
— Папа! Папа! Что ты молчишь?
Отец вытер платком лоб и еще раз подошел к рамочкам нетвердыми шагами. Он прочел все фамилии, до одной, но своей не нашел.
В это время к Лазарьке подбежал Сережка.
— Мы идем с мамой покупать форменную фуражку! А ты когда пойдешь покупать фуражку?
Лазарька поднял бледное, все в пятнах лицо, и Сережка понял, что случилось несчастье.
— Меня нет в списках...
— Обожди меня здесь, — сказал отец Лазарьки и куда-то вышел.
— Мама, — закричал Сережка, — мама, иди сюда! Лазарьки нет в списке. Они пропустили!
Лазарька смотрел в сторону. Мимо проходили улыбающиеся мальчики, на некоторых уже были форменные, слишком большие, наседавшие на уши фуражки. Глаза Лазарьки стали еще больше, заблестели, но слезы только накапливались.
— Ты успокойся! — сказала Сережина мама. — Произошла ошибка.
В эту минуту возвратился отец. Усмешка исказила его губы. Сережка заметил, что борода у Лазарькина отца вовсе не такая черная, как дома, в Грушках.
— Ну, что? — одновременно спросили все, даже мама Сережки.
Отец усмехнулся.
— Конечно, выдержал! Еще как выдержал! Одни пятерки!
Лазарька просиял.
— Теперь пойдем покупать форменную фуражку! — предложил Сережка.
Отца передернуло.
— Не приняли!
— Как?
Отец пожал плечами и криво усмехнулся.
— Для сына кузнеца места не оказалось...
Глаза Лазарьки застыли в ужасе, слезы хлынули потоком. Их было так много, что не верилось, чтобы столько слез мог выплакать один мальчик.
Что это был за год!..
Забудешь ли?
Нехорошая усмешка больше не сходила с отцовских губ.
— Я же говорил: на яблоне должны расти яблоки, а вы захотели, чтобы росли груши! Захотелось вам реального училища! Как же! Захотелось вам доктора? Для сахарозаводчиков и фабрикантов места есть, а для кузнеца разве найдется?
В маленьком доме кузнеца (сундук, застланный ковриком из разноцветных лоскутов, буфетик с посудой, кушетка, набитая сеном...) жизнь пошла вверх дном. Кончились Лазарькины мечты о реальном училище.
— Лазарька! — будил отец на рассвете. — Пора на работу!
Мальчик разводил огонь в горне, нагревал металл. Делал это быстро, точно. Белое железо, вынутое из горка, потрескивало, брызгаясь угасающими на лету искорками.
— Возьми молот!
Лазарька брал молот — рука при этом ловко скользила вдоль отшлифованной длинной рукояти — и со всего размаха ударял по железу. Во все углы кузницы разлетались искры и там на секунду становилось светлее.
Еще раз опускался молот, брызг становилось меньше, и еще, пока не синело железо и пока не начинал тяжело ныть низ живота.
Отец смотрел на него насмешливыми глазами и начинал знакомое:
— Лазарька, ты ведь не реалист! Бери молот!
Осень приносила из усадьбы Радузевых легкие хрустящие листья. Сережка был в Одессе, Лазарька — здесь. И Лазарька, выходя из кузницы, топтал разбитыми башмаками желтые листья, прилетавшие из старого сада.
Обида с прежней силой захлестывает мозг, Лазарька отворачивается от холодного здания реального училища и идет, ни на кого не глядя, снова на Соборную площадь. Он садится на скамью и сидит, как взрослый. Одна за другой приходят разные думы. С прошлым покончено. Настало новое. Пусть Лазарька маленький и его не замечают, но он замечает, что надо и чего не надо... Конечно, Лазарька умеет держать язык за зубами. Но разве к Петру не приходили люди без заказов? Или с заказами, о которых никто никогда не вспоминал? Разве Лазарька однажды не нашел пачечку, перевязанную шпагатом? Разве не отогнул краешка и не прочел страшных... очень страшных слов? Он умеет держать язык за зубами.